Рассказы (сборник)
Шрифт:
— А разве старик Зайдельбаст не прав? Разве тот же управляющий Кравунке, если опустить частности, тоже не прав? Чего вам, собственно, надо в Фюрстенхагене, милый Вальдхаузен? Сначала я решил, что вы приехали сюда наменять немного продуктов. Почему бы и нет: в городах еще голодно. Но все остальное… неужели, дружище, война и пережитые ужасы не сделали вас хоть немного серьезнее? Для каждого немца жизнь заключается в первую очередь в работе, в работе, и еще раз в работе.
— Я немедленно уеду, — ответил ошеломленный Вольф Дитер.
— Никто не гнал бы вас отсюда, — продолжал свою речь регент Буххольц, — если бы вы приехали сюда по-человечески!
Молодой человек вопросительно уставился на него, он не понимал, о чем речь.
— Ну, раз уж мы начали разговор… — господин Буххольц сначала разжег погасшую трубку и понюхал дым, в запахе которого смешались ароматы всех пожаров. —
Нет, этого Вольф Дитер Вальдхаузен, он же Бэр, еще не понимал. Учитель Буххольц посмотрел на зарубки, сделанные им на одичавшем дереве, и подумал, стоит ли и возможно ли вообще пытаться превратить дичок в культурное растение.
— В юности вы были никчемным ветрогоном и пошлым хвастуном. Предположим, это отвечало духу того времени. Но оно прошло. Если бы в вас не было ничего другого, то и для вас все было бы в прошлом, вы относитесь к людям, на которых не держат зла; и если здешние старухи называли вас обходительным молодым человеком, имели они в виду, наверное, совсем не то, о чем думали их дочери. Ну, а работа? Когда-то вы научились работать и действительно ведь работали. Об этом наши батраки еще и сегодня вспоминают. И довольно часто вы выглядели как Йохен Коддельбеен, когда он пригонял коров в дождливый день. И вот вы являетесь именно теперь, когда все мужики выглядят к концу любого дня так, как Йохен Коддельбеен в дождливый, и являетесь эдаким фон-бароном. Эти штучки теперь не пройдут, любезный друг. Да, вот так-то. В общем убирайтесь-ка отсюда!
Учитель Буххольц закончил разговор резче, чем намеревался поначалу, он принял ухмылку, появившуюся на лице Вольфа Дитера, за выражение высокомерия. Но она только выражала скрытую радость молодого человека, решившего, будто новая дворянская грамота у него уже в кармане: ведь он происходил непосредственно от крестьянского пролетария, пастуха, который был к тому же русским и на которого он был так похож. Если он, Вольф Дитер, расскажет это, он опять получит большое преимущество перед другими. Он набрал в грудь побольше воздуха и собрался выложить все начистоту, но тут сообразил, что люди не имеют привычки оказывать особого уважения представителю того же сословия, к которому принадлежат они сами, если только этот представитель не добился каких-либо выдающихся результатов. А вот результатов у него никаких и не было. Зачем же сразу вставать на одну доску с другими? Вольф Дитер Бэр подавил в себе желание открыть, как он полагал, свое истинно пролетарское происхождение и опять стать чем-то особенным в глазах окружающих и потому окончательно решил уехать.
Когда он наконец собрался, вещей у него оказалось столько, что управляющий предложил отвезти его на станцию; он даже пожертвовал еще несколькими килограммами пшеничной муки, лишь бы избавиться от этого парня. По пути к железной дороге управляющий все толковал с Вольфом Дитером о том, как ужасно трудно станет в скором времени жить в деревне и остается только завидовать любому образованному человеку, который может жить в городе. К сожалению, этот парень-барон никак не реагировал на его слова. Он сидел, курил и, казалось, о чем-то размышлял. Подозрительно было и то, что бабы махали ему с радостным видом Управляющий решил в любом случае все хорошенько разузнать и предотвратить фашистскую вылазку на демократические свободы Форстенхагена.
XI
Бэры не успели еще доесть привезенные Вольфом Дитером продукты, когда тот объявил, что опять хочет ехать в Фюрстенхаген, теперь уже надолго. Он собирается помочь на уборке корнеплодов и в осенних полевых работах и надеется, что ему при этом немало перепадет Господин член участкового суда только ч го успел подыскать ему подходящее, как он считал, место, в сельскохозяйственном кооперативном банке, когда Вольф Дитер объявил о своем решении. С ужасом увидели они, что в этот раз он напялил на себя привезенную с фронта форму ополченца, а приличный костюм спрятал в чемодан. Радовался его новому обличью только девятилетний сын, который об этом и поведал окружающим, потому что теперь у него наконец-то появился настоящий вернувшийся с войны отец. Кстати, называли мальчишку по-прежнему Вольфхен, а по фамилии Пульмайер.
Население Фюрстенхагена после возвращения обретшего, хотя бы внешне, демократический вид барона тут же разделилось на два лагеря, которые, как ни странно, были примерно одинаковы по своей силе. Их роднила та решительность, с какой они подчеркивали свои расхождения и изъявляли готовность довести борьбу до конца. Дальнейшее уменьшение числа сторонников барона повлекло новые склоки среди женщин; было ясно; если он в этот раз останется, необходимо выиграть соревнование на роль фаворитки, что, возможно, приведет в будущем к легализации положения. Чужаки, враги, уже злорадствовали: они узнали, что основную ударную силу вражеского стана составляют женщины, поняли причину смуты и решили ее использовать. Кроме того, нашлись свидетели и свидетельницы, готовые подтвердить, что Вальдхаузен сам выдавал себя за барона и даже за принца. Уверенный в своей победе управляющий Кравунке допустил ту же крупную ошибку, что и в прошлый раз: он снова выступил, теперь уже перед публикой, с речью об угрозе общественной морали рабоче-крестьянского Фюрстенхагена, которую несет в себе господин аристократ. Это было уже не просто оскорблением в адрес женского населения Фюрстенхагена, это угрожало тайным надеждам многих женских сердец.
Вольф Дитер мог бы одолеть и не такого врага, как Освин Кравунке. По дороге домой и дома слова учителя Буххольца преследовали его, как гончие псы, и наконец настигли; они схватили его и задали ему весьма основательную трепку; но они его не прикончили, нет, наоборот, они побудили его ринуться вперед. Вольф Дитер Бэр был убежден, что он не плохой человек, больше того, он даже находил в себе некоторые черты вождя. Само это опасное слово он постарался тут же отринуть, но ведь без человека, который бы браво шагал впереди других, новая рабочая власть тоже не могла обойтись. И Вольф Дитер решил стать образцом. А для того чтобы образец этот был заметен, надо меньше говорить и больше работать.
Дней через десять новый, так изменившийся барон стал для жителей Фюрстенхагена еще более волнующим предметом споров, чем прежний Вальдхаузен. Они приняли его рвение к труду за каприз и были убеждены, что он попросту прикидывается и скоро такая жизнь ему надоест. Эти разговоры мало заботили Вольфа Дитера, он продолжал работать, молчать и оставался неизменно приветливым. Через две недели о молодом человеке односельчане говорили столько, что чуть не забывали о собственной работе.
Вольф Дитер Вальдхаузен, сам выбравший себе такое имя по достижении совершеннолетия, после своего возвращения в Фюрстенхаген все чаще скромно назывался Вольфом Дитером Бэром. Он въехал в дом Лизхен Фишер, привел в порядок запущенное хозяйство ее родителей; он помогал другим крестьянам на уборке урожая, вывозил навоз, пахал там, где не было мужских рук, а потом стал помогать на одолженной упряжке и переселенцам из имения. Он работал не покладая рук с утра до ночи; при этом медвежья сила давала ему еще возможность время от времени возделывать поля любви.
Теперь он снова стал заводить разговоры, но сначала не о политике и не о том, что касалось лично его, он даже не считал нужным опровергать подозрения Кравунке, нелепость которых становилась все более очевидной. Когда Вольф Дитер начинал говорить, то это были уже не анекдоты для мужчин или двусмысленности для женщин, а советы по поводу того, как лучше распределить землю или как лучше провести полевые работы в условиях нехватки семян и машин. А поскольку платы он никакой не требовал и только как молотилка уничтожал еду, если его угощали, то он очень быстро затмил горлопана управляющего, который только языком трепал и почти вовсе не работал с другими в поле, хотя затребовал себе зарплату. Не заметить этого было невозможно, так называемый барон, который вовсе не был бароном, а носил имя Бэр и был незаконнорожденным, вел жизнь пролетария, а пролетарий Кравунке жил как аристократ. Лизхен и другие девицы без всякого удовольствия наблюдали этот процесс демократизации своего героя и превращения его в пролетария, и чем больше он становился простым Бэром, тем больше хвастали они его матерью, немецкой баронессой, и отцом, русским князем. В это время Вольф Дитер, насколько это возможно определить по внешности человека, все ниже спускался по социальной лестнице. Он почти не снимал с ног заскорузлые от грязи высокие крестьянские сапоги на деревянной подошве, пышную светлую шевелюру покрывала засаленная шляпа, а лицо — такая же светлая, как и волосы, кудлатая нестриженая борода. Только веселые теплые карие глаза остались прежними. При этом он ко всем обращался на «ты», а большинство называл товарищами, хотя — и это все знали — он не состоял ни в какой партии.