Рассказы. Девяностые годы
Шрифт:
— Ничего, вытянет, — заявил Моррис, который был настроен оптимистически. — Она умница, наша старушка, так же как и ты, моя дорогая.
Салли рассмеялась:
— Разве я похожа на старую клячу?
— Не совсем. У тебя нет одышки и не дрожат коленки, — согласился Моррис. — Но ты так же честно готова тащить тяжелый груз.
— Моррис! — воскликнула Салли, обрадованная похвалой мужа.
— Лощина Кона — самый трудный лагерь, какой мне приходилось видеть, — сказал Моррис. — И никогда я не встречал такого враждебного отношения к себе со стороны старателей, как здесь. Конечно, мы с Коном сами виноваты:
— А другие разорятся?
— Это неизвестно. Может быть, здесь окажется больше золота, чем мы думаем, если заложить шахту и разработать руду. И тогда мы будем ругать себя за то, что продали участок.
— Я рада, что мы выбрались оттуда.
Солнечные лучи обжигали их. Пот струился по лицу Салли. Пыль, вздымавшаяся из-под колес повозки и из-под ног Салли, оседала на ее коже и одежде.
— Там, куда мы идем, будет хуже, чем в Лощине Кона, — хмуро заметил Моррис. — В сущности, тебе нельзя туда ехать.
— Но, Моррис… — Салли не могла скрыть своего огорчения.
— Ты могла бы поехать на время к Олфу и Лоре, или к Мари Робийяр, или пожить у Фогарти, но только не в качестве служанки. Я больше не допущу этих глупостей.
— Нет, — решительно заявила Салли. — Я могу прожить у Лоры или Мари самое большее неделю, а ты будешь в отлучке несколько месяцев. Почему мне нельзя ехать с тобой на север, Моррис? Кон говорит, что я управляюсь в лагере не хуже мужчины.
— Знаю, — нехотя согласился Моррис. — Ты отлично все выдержишь.
— Сэнди Галлахер повсюду возит с собой жену, — настаивала Салли. — Она была и в Курналпи и в Финише.
— Я не Галлахер, и ты не такая дюжая дылда, как «Сара-Господи Помилуй».
Несколько минут они шагали молча. Потом Моррис, покосившись на опечаленное лицо и поникшие плечи Салли, сказал негромко:
— Хватит и того, что я притащил тебя сюда, Салли. Я просто не могу больше видеть, как ты плетешься вот так, измученная, грязная, и все стараешься быть веселой и бодрой.
Он посмотрел на нее взглядом, полным глубокой любви и нежности, так редко пробуждавшихся в нем. И глаза Салли расширились, когда она ответила на этот взгляд.
— Я не хочу разлучаться с тобой, Моррис, — воскликнула она, — мне всюду хорошо, лишь бы быть вместе. Даже здесь, в жаре и пыли.
Моррис крепко обнял ее и поцеловал. Это была счастливая минута. Если бы Кон оглянулся и увидел, как они стоят обнявшись под палящими лучами полуденного солнца, он решил бы, что они просто сошли с ума. Ни разу, подумала Салли, старик не видел, чтобы они нежничали друг с другом. Она была счастлива сознанием, что Моррис все еще способен забыть, где они находятся, сжать ее в объятиях и целовать со всем пылом влюбленного. Такого порыва у него не бывало вот уже несколько месяцев.
И когда они снова зашагали по пыльной дороге, им даже казалось, что мили летят быстрее. Они шли, держась за руки, точно дети, очень довольные друг другом, и на сердце у них было легко и радостно. Длинное платье Салли мело пыль, а по лицу Морриса струился пот, бороздя спекшуюся грязь. Но они, забыв про палящий зной и пыль, шутили и дурачились, словно вернулась
В полдень Кон сделал остановку. Он вскипятил воду. Салли и Моррис напились чаю и закусили. Затем они тронулись дальше. Кон уже забыл об обиде, которая чуть не довела его до безумия в Лощине. Он был очень оживлен и предвкушал выпивку у Джиотти. Предложил Салли уступить ей свою лошадь, но Салли сказала, что если она устанет, то сядет в повозку.
— Мы с Моррисом должны потренироваться перед походом в Дарлот, — весело похвасталась она.
— Для такого путешествия нам понадобятся верблюды, — отозвался Кон, — и хорошие.
Салли все же не села в повозку, хотя еще задолго до Кэноуны она так устала, что едва волочила ноги. Но она утешала себя тем, что и Моррису и кобыле не лучше, чем ей.
— Пройти десять миль при ста градусах в тени и подгонять при этом старую клячу с тяжелым грузом — это не то, что выйти прогуляться в ясный день, верно, милый? — сказала она Моррису.
— Да, не совсем, — согласился тот. — И не забудь, что нам завтра еще предстоит прошагать двенадцать миль от Кэноуны до Хэннана.
Главная улица Кэноуны так и кишела рудокопами и старателями, верблюдами и лошадьми. Лавки и трактиры были полны. Одни золотоискатели пришли с окрестных разработок, чтобы, как обычно, выпить стаканчик после тяжких трудов, другие, побросав свои участки в дальних лагерях, держали путь на Хэннан, а оттуда на Лейк-Дарлот.
Кон, не останавливаясь, проехал прямо к Джиотти. Это было самое хлопотливое время дня, и тесный трактир гудел, как улей.
— Давай переночуем у дороги на окраине города, Моррис, — попросила Салли. — Мы можем спать под повозкой. Это лучше, чем провести ночь в битком набитом трактире.
— Ты права. Но сначала нужно поужинать. Я пойду поговорю с миссис Джиотти. — Моррис вошел в трактир, но уже через несколько минут он снова вышел.
— Что там делается! — сказал он с досадой. — Миссис Джиотти пьяна. Какой-то старик возится на кухне, но и он успел хлебнуть. По-моему, у них сегодня и ужина не дождешься, а твоя приятельница, Вайолет, в большом горе: ее милого дружка, Чарли Лея, сегодня утром нашли мертвым на дне заброшенной шахты, возле Белого Пера. Вайолет уехала к матери, а миссис Джиотти разливается, плачет — жалеет ее и тут же ругает на чем свет стоит — как это она бросила свою хозяйку, когда такой наплыв посетителей и все требуют ужина, и Альберто в распивочной без Вайолет как без рук. Я не сказал миссис Джиотти, что ты здесь, так что мы можем ехать дальше.
— Бедная девочка! — Салли было жаль ее и молодого англичанина, чья смерть пройдет незамеченной в шуме и суете переполненного городка.
Как внезапно и легко судьба может сразить человека и оборвать все человеческие отношения в этой огромной равнодушной стране, где страх смерти слабее, чем всесильная жажда золота.
Моррис снова пошел в город, чтобы купить свежего мяса и хлеба. Прежде чем вернуться к Салли, он выпил у Джиотти с Коном и другими старателями.
Салли развела костер на обочине дороги. Они поджарили мясо над огнем, пользуясь вместо вертела раздвоенными ветками, намазали хлеб прогорклым маслом и малиновым вареньем и напились крепкого чаю. Словом, «отлично пообедали», как сказал Моррис.