Рассказы. Стихотворения
Шрифт:
— Что человек перед гневом богов? — захныкал жрец, ежась под порывами ветра, — Отпусти меня в храм, и там я буду молиться.
— Молись здесь, сын свиньи! Или не хочешь расплачиваться за соленую рыбу, за острые приправы и сушеный лук? Кричи во весь голос! Скажи Матери Ганге, что хватит с нас. Заставь ее утихнуть на эту ночь. Я молиться не умею, но я служил на кораблях компании, и, когда команда не слушалась моих приказаний, я… — Взмах проволочного линька закончил фразу, и жрец, вырвавшись из рук своего ученика, убежал в поселок.
— Жирная свинья! — промолвил Перу. — И это после всего, что мы для него делали! Когда вода спадет, уж я постараюсь достать нового гуру. Слушай, Финлинсон-сахиб, уже смеркается, а ты со вчерашнего дня ничего не ел. Образумься, сахиб. Нельзя же не
— Мост мой, и я не могу его покинуть.
— Так неужто ты удержишь его своими руками? — засмеялся Перу. — Я беспокоился за свои баржи и краны до того, как началось наводнение. Но теперь мы в руках богов. Значит, сахиб не хочет поесть и прилечь? Тогда скушай вот это… Это все равно что мясо с хорошим тоди — снимает любую усталость, не говоря уж о лихорадке, что бывает после дождя. Я нынче ничего другого не ел за целый день.
Он вынул из-за промокшего кушака маленькую жестяную табакерку и сунул ее в руки Финдлейсона со словами:
— Не пугайся, это всего только опиум — чистый мальвийский опиум.
Финдлейсон вытряхнул себе на ладонь несколько темно-коричневых катышков и машинально проглотил их. Ну что ж, это по крайней мере хорошее средство против лихорадки — лихорадки, которая ползет на него из жидкой грязи; кроме того, он видывал, на что был способен Перу в душные осенние туманы, приняв дозу из жестяной коробочки.
Перу кивнул, сверкнув глазами.
— Немного погодя… немного погодя сахиб заметит, что он опять хорошо думает… Я тоже приму…
Он сунул пальцы в свою сокровищницу, снова накинул дождевой плащ на голову и сполз вниз, чтобы последить за баржами. Теперь стало так темно, что дальше первого быка ничего не было видно, и ночь, казалось, придала реке новые силы. Финдлейсон стоял, опустив голову на грудь, и думал. В одном быке — в седьмом — он был не совсем уверен. Но теперь цифры не хотели вставать перед его глазами иначе как одна за другой и через огромные промежутки времени. В ушах у него стоял сочный и мягкий гул, похожий на самый низкий звук контрабаса, — восхитительный гул, который он слышал, кажется, уже несколько часов. И вдруг Перу очутился у него под боком и крикнул, что проволочный трос лопнул и баржи с камнями оторвались. Финдлейсон увидел, как вся флотилия тронулась и поплыла развернутым веером под протяжный визг проволоки, натянувшейся на планширах.
— На них дерево налетело! Все уплывут! — кричал Перу. — Главный трос лопнул. Что делать, сахиба
Необычайно сложный план внезапно вспыхнул в мозгу Финдлейсона. Ему показалось, что канаты — один прямо, другие пересекаясь — тянутся от баржи к барже, и каждый канат — луч белого пламени. Но один из канатов — главный. Финдлейсон видел этот канат. Сумей он хоть раз потянуть за него, вся рассеянная в беспорядке флотилия безусловно и с математической точностью соберется вместе в заводи за сторожевой башней. Но почему же, удивлялся он, торопясь спуститься к воде, почему Перу так отчаянно цепляется за его пояс? Необходимо мягко и спокойно отделаться от ласкара, потому что необходимо спасти баржи и, кроме того, доказать, как исключительно проста задача, раньше казавшаяся столь трудной. И тут — впрочем, это не имело никакого значения — проволочный канат выскользнул из его ладони, обжигая ее, высокий берег исчез, а с ним исчезли и медленно рассыпающиеся составные элементы задачи. Он сидел под дождем, во мраке, сидел в лодке, вертящейся как волчок, и Перу стоял над ним.
— Я забыл, — медленно проговорил ласкар, — что на людей голодных и непривычных опиум действует хуже всякого вина. Те, что тонут в Ганге, идут к богам. И все же у меня нет желания предстать перед столь великими существами. Сахиб умеет плавать?
— Зачем? Он умеет летать… летать быстро, как ветер, — ответил Финдлейсон заплетающимся языком.
— Он с ума сошел! — пробормотал Перу. — Отбросил меня в сторону, как охапку сухого навоза. Ну что ж, он не почувствует, что умирает. Лодка и часа здесь не продержится, даже если ни обо что не ударится. Нехорошо глядеть в лицо смерти ясными глазами.
Он снова
— Лодка долго не продержится, — проворчал он. — Швы у нее уже лопаются. Будь это шлюпка с веслами, нам удалось бы выкарабкаться, но в таком дырявом ящике толку мало. Финлинсон-сахиб, она протекает.
— Аччха! Я ухожу. Иди и ты.
Финдлейсон почувствовал, что уже оторвался от лодки и крутится высоко в воздухе, ища куда бы ступить ногой. А тело его — он был очень огорчен его неуклюжей беспомощностью — все еще лежит на корме, и вода уже заливает колени.
«Как смешно! — подумал он, ощущая себя на недосягаемой высоте. — Это Финдлейсон… начальник строительства моста у Каши. Несчастный тоже утонет. Утонет у самого берега. А я… я уже на берегу. Почему же он не идет сюда?»
Но вот он, к величайшему своему неудовольствию, ощутил, что душа его снова вернулась в тело и тело это барахтается и захлебывается в глубокой реке. Мука воссоединения быда ужасна, но теперь приходилось бороться и за тело. Он сознавал, что яростно хватается за мокрый песок и огромными шагами, как это бывает во сне, шагает в бурлящей воде, стараясь не споткнуться, пока наконец не вырвал себя из объятий реки и, задыхаясь, не повалился на мокрую землю.
— Значит, не в эту ночь, — сказал ему на ухо Перу. — Боги нас защитили. — Ласкар осторожно передвигал ноги, наступая на шуршащие сухие стебли. — Мы попали на какой-то островок, где в прошлом году было посажено индиго, — продолжал он. — Людей мы тут не встретим, но будь очень осторожен, сахиб: ведь все змеи, что жили на берегах реки на протяжении сотни миль, смыты и унесены наводнением. А вот и молния засверкала по следам ветра. Теперь можно будет осмотреться; но шагай осторожно.
Финдлейсон был далек, очень далек от страха перед змеями или вообще от каких-либо обычных человеческих чувств. Смахнув воду с глаз, он стал видеть очень ясно и шагал, как ему казалось, гигантскими, через весь мир, шагами. Где-то в ночи времен он построил мост — мост, перекрывший безграничные пространства сияющих морей, но потоп снес его, оставив под небесами один этот островок для Финдлейсона и его спутника, единственных из всего человечества людей, которым удалось уцелеть.
Непрестанные молнии, извилистые и голубые, освещали все, что можно было видеть на этом клочке земли, затерянном среди разлива: кусты терновника, рощицу качающихся, скрипящих бамбуков, серый искривленный ствол пипала, под которым стоял индуистский храм с обтрепанным алым флагом, развевающимся на куполе. Подвижник, которому храм когда-то служил местом летнего отдохновения, давным-давно покинул его, и непогода разбила его вымазанного красной краской идола. Глаза и тело у обоих спутников отяжелели, и, наткнувшись на усыпанный пеплом кирпичный очаг, они опустились на землю, под защиту ветвей; а река и ливень дружно бушевали по-прежнему.