Рассказы

Иган Грег

Фиты раз за разом проваливали предлагаемый им тест, а их популяция снова и снова сокращалась вплоть до полного исчезновения. Даниэля это приводило в смятение; не то, чтобы он становился сентиментальным, но он всегда гордился тем, что ставил более высокие стандарты, чем экстравагантные жестокости природы. Неоднократно он порывался внести в физиологию фитов новые модификации, позволившие бы им умирать от голода быстрее и менее мучительно. Но Люсьен справедливо возражал на это тем, что такие модификации уменьшат шансы на успех, уменьшая период высокой

мотивации. И с гибелью очередной группы особей из пыли возникала свежая партия их слегка изменённых сородичей; без такого вмешательства Сапфир окончательно превратился бы в дикую планету за считанные дни реального времени.

Даниэль закрывал глаза на эту бойню, всецело полагаясь на время и на число попыток. В конце концов, именно это дал ему кристалл: если всё окажется напрасным, всегда можно отбросить ложное притворство о якобы понимании того, как достичь цели, и просто запускать одну случайную мутацию за другой.

Шли месяцы. Счёт голодных смертей на Сапфире пошёл на сотни миллионов. Но разве у Даниэля был выбор? Если дать этим созданиям молочные реки и бочки с мёдом, они останутся жирными и глупыми до самой его смерти. Голод приводил их в движение, заставлял искать решения, вынуждал действовать. Хотя любой из наблюдателей с готовностью приписал бы поведению фитов человеческие эмоции, себе Даниэль говорил, что страдания фитов — нечто поверхностное, не сильнее того инстинкта, который заставляет отдёрнуть руку от пламени, когда ты даже не успел ничего почувствовать.

Они были не ровня людям. Пока что.

И если Даниэль потерял бы выдержку, у них не стало бы шанса ею стать.

Даниэлю снилось, что он находится внутри Сапфира, но рядом нет ни единого фита. Перед ним стоял глянцево-чёрный монолит; из трещины в его поверхности тонкой струйкой сочился гной. Кто-то обхватил его за запястье, пытаясь заставить погрузить руку в дурнопахнущую яму в земле. И эта яма — он знал! — была доверху наполнена кое-чем таким, что видеть не хочется, и уж тем более трогать.

Он метался в постели, пока не проснулся, но давление на запястье не ослабло: на часы пришло сообщение. Всматриваясь в послание, состоявшее из одного-единственного слова, Даниэль почувствовал, как внутри всё сжимается. Люсьен не посмел бы разбудить его в такой час, чтобы известить об очередной рутине.

Даниэль поднялся. Оделся, посидел в офисе, попивая кофе. Он и сам не вполне понимал, почему ему так не хочется делать этот звонок. Даниэль ждал этого момента больше двадцати лет, но всё же — это будет не самым крупным его достижением. Будут и другие, тысячи и тысячи, каждое из которых будет вдвое значительнее предыдущего.

Он допил кофе, посидел ещё немного, массируя виски, стараясь как следует прочистить голову. Было бы неправильно встретить новую эру с затуманенным взором, полусонным. Все его звонки и записывались, но запись предстоящего разговора он оставит грядущим поколениям.

— Люсьен, — сказал он. На экране возникло улыбающееся лицо. — Успех?

— Они говорят друг с другом, — ответил Люсьен.

— О чём?

— Еда, погода, секс, смерть. Прошлое, будущее. Что угодно. Их невозможно заткнуть.

Люсьен отправил расшифровки по каналу передачи данных, и Даниэль внимательно их просмотрел. Лингвистическое ПО не просто наблюдало за поведением фитов и кореллировало его с произносимыми звуками; оно заглядывало им прямо в виртуальные мозги, отслеживая потоки данных. Отнюдь не тривиальная задача, и не было никакой гарантии, что перевод точен — но Даниэль не верил, что программа может заглючить настолько, что выдумает целый язык и сфабрикует из ничего настолько богатые и детальные разговоры.

Даниэль бегло проглядел статистические выкладки, технический обзор лингвистической структуры и фрагменты миллионов диалогов, зафиксированные программой. Еда, погода, секс, смерть. В переложении на человеческий язык разговоры казались донельзя банальными, но в контексте проекта от этого захватывало дух. То были не интернет-боты, слепо следующие цепям Маркова, специально написанные для того, чтобы запутать судей в тесте Тьюринга. Фиты обсуждали между собой вопросы, напрямую касающиеся их жизни и смерти.

Когда Даниэль добрался до страницы со списком тем обсуждения, взгляд выхватил пункт под буквой Г. Горе. Щёлкнул по ссылке, и следующие несколько минут провёл за чтением отрывков диалогов, иллюстрирующих концепцию, возникающую вслед за смертью ребёнка, родителя или друга.

Даниэль зажмурился, потёр веки. Три часа утра; всё было предельно ясно — так ясно, как может быть только посреди ночи. Он посмотрел на Люсьена.

— Больше никаких смертей.

— Что? — вздрогнув, переспросил тот.

— Я хочу, чтобы они стали бессмертными. Пусть развиваются культурно; пусть их идеи живут и умирают. Пусть фиты совершенствуют свои мозги, когда станут достаточно разумными; всё остальное они могут улучшать уже сейчас.

— Но куда их всех девать? — спросил Люсьен.

— Я могу позволить себе ещё один кристалл. Может, два.

— Этого не хватит. При нынешнем коэффициенте рождаемости…

— Нам придётся кардинально снизить их плодовитость, свести к нулю. И тогда, если они захотят снова рожать детей, им придётся сильно постараться.

Им придётся узнать о существовании внешнего мира и разобраться в его чуждой для них физике в достаточной мере, чтобы создать новые устройства, куда их можно будет переселить.

Люсьен нахмурился.

— Но как мы сможем их контролировать? Направлять? Как сможем выбирать тех, от которых хотим…

— Это не обсуждается, — негромко произнёс Даниэль.

Кем бы ни считала его Юлия Дегани, чудовищем он не был. Раз уж Даниэль поверил, что эти создания столь же разумны, как и он сам, он не станет убивать их как скот — или безучастно смотреть, как они умирают «естественным образом». Ведь он сам задавал и мог изменить правила этого мира.