Рассказы
Шрифт:
Ждали минут двадцать. Некоторые водители вышли из машин, курили, матерились, ворчали. Я тоже вышел.
Рядом стоял, опершись локтями на крышу своего «Запорожца» с подмосковным номером, огромный мужик с красно-фиолетовым, как у упыря, лицом. Казалось, что он больше «Запорожца» раза в два. Мужик плюнул, прорычал хриплым басом:
— Наш папаша едет в баню пить коньяк и парить Маню, — и, взявшись за багажник на крыше, остервенело покачал машину. Как будто хотел её перевернуть. Потом пнул ногой шину. Потом достал из окна двухлитровую бутылку воды «Тархун» и, со сладостным подхрипыванием
Я заворожено смотрела на это шоу. Самое интересное, что по мере опустошения бутылки мужик всё больше скашивал глаза к переносице, с интересом следя за убыванием уровня воды.
Упырь допил бутылку, вернул глаза на место, оглушительно с треском рыгнул и, улыбнувшись, сказал, причём — персонально мне:
— Экскюзе муа, шер ами… — куртуазно шаркнув грязной кроссовкой сорок восьмого размера. — Жё сюи времан наврэ…
Удивительная страна.
На шоссе наконец-то ворвался эскорт «папаши».
Машин в двадцать. Каждую из машин упырь с совершенно серьёзным лицом педантично расстрелял из пальца:
— Дж! Дж! Дж!..
В конце по-ковбойски дунул на палец и сказал:
— Так в путь же, мой преданный Россинант… — и, как фокусник, загрузил свою тушу в тут же просевший «Запорожец».
Сколько же у меня в памяти таких вот личностей! Чудик на Чудике.
Из задумчивости меня вывел Филя:
— Где Пит?
Я оглянулся. Ребенка не было. Мы стали искать. Пети не было нигде.
Мы обшарили все шесть соток. Филя даже заглянул на крышу. Я залез в подпол.
Нету.
Ну не мог же он перелететь через забор!
— Значит так, — сказал Филя, — пьем по пять капель и возобновляем поиск с усиленной бдительностью. В сарае водки нет. Я все обыскал. Дело понятное. Май Литтл Энджл нашла и перепрятала. Би шуэр. За ней такое водится. Это еще тот Скотланд Ярд. Но у нас, у муровцев, другая заначка есть. За сортиром стоит коробка из-под «Пяти Капель». Небольшая такая. В ней всякое барахло, а под ним — бутылка. Сходишь?
Я сходил. За сараем стояла коробка. В коробке было всякое барахло. На барахле мирно спал Питер, накрывшись старыми Филиными штанами.
Мы не стали его будить.
С тех пор у Пиндюриных есть одно спасение от неистового Пети — это коробка из-под Пяти Капель. В ней он мирно играет с какой-нибудь тряпочкой или пуговкой. И потом тихо спит.
Он в домике.
Анжела и Раиса Степановна привезли с Черкизона очень вкусные домашние чебуреки.
В семье Пиндюриных мир и порядок. И все уютно и правильно.
Джимми — в скороварке. Пит — в коробке. Заначка — в сарае. Памперсы — в тумбочке. Молоко — на веранде. Чебуреки — на Черкизоне. «Светлячок» — в России. Россия — на планете Земля.
И если капель — то пять. И если соток — то шесть. И если жить — так весело.
Как говорил наш российский человек британского происхождения Винни Пух, «по-моему, так».
Мой друг Жан Жак или Тайна русского аперитива
Как-то раз хмурым ноябрьским вечером я забрёл в «Ёлки-палки». В поисках тепла и уюта. Заказал сто пятьдесят и «телегу». Налил. Взгромоздил исполинский груздь на вилку, любовно обвёл взглядом трактир. Смотрю — сидит, голубчик.
Это был мой старый приятель. Француз. Зовут его — как Руссо, великого просветителя и философа-богоборца: Жан Жак. Фамилия у него тоже звучная и известная — Жорес. Был такой социалист, историк и, как пишут советские энциклопедии, «видный борец с милитаризмом». Но к тому Жоресу, как, впрочем, и к Руссо, мой приятель никакого отношения не имеет. Сомневаюсь даже, что он вообще подозревает об их существовании.
Скажу о нём несколько слов, пока он мечет хрюшку. (И где это он, болезный, так изголодался?)
Жан Жак Жорес — инженер. Работает во французской фирме. Толком я не знаю, чем он занимается. Суть, кажется, в том, что есть какие-то французские детали для русских станков. Или же французские станки, к которым подходят русские детали, не помню. И вот Жан Жак занимается тем, что налаживает всю эту русско-французскую, как выражался мой покойный дед (земля ему пухом!) «хренопотамию». Офис фирмы располагается в Москве.
Хотя вся парижская квартира Жан Жака уставлена хохломой и гжелью, Россию Жан Жак любит не очень, вернее — очень не любит, в смысле — терпеть её не может. Живёт он здесь из традиционной французской жадности, так как французское правительство платит своим гражданам, работающим за пределами Франции, двойной оклад. «За удаление от Родины». Считается, что пылкое французское сердце, оторванное от любимой Франции, работает с эдаким двойным надрывом, на износ. А за износ надо платить.
Жан Жак — человек по природе своей добрый, мягкий и в чём-то даже благородный. К перипетиям российской действительности относится философски, руководствуясь известным принципом: если тебя насилуют и ничего нельзя поделать, то лучше расслабься и постарайся получить удовольствие. А в России за пять лет он многое успел перевидать. По французским, конечно, меркам.
Один раз он ненадолго, так сказать, окунулся в брак, то есть женился. Его избранница, Лена Камнегрудова, родом из Одессы, оказалась, по словам Жан Жака, «девушкой с недостаточно порядочной природой». Это если буквально перевести с французского. То есть сукой.
По-русски, кстати, Жан Жак говорить так и не научился. Правда, он знает несколько выражений. Основные из них такие: «зайчьишка сьерьенький», «гдье здьес а вас туалэтт?» и «пощьёл накуй».
Первое выражение Жан Жак извлёк ещё в школьные годы из французских учебников русского языка, где в первых же уроках были зачем-то даны титанические перечни русских названий животных, включая такие, как «росомаха», «вепрь» и «хомячок». На кой типун французским детям «хомячок» — тайна. Жан Жак честно выучил десятка три всяких там «бобров» и «сусликов», но обломался на «выхухоли». Слово это («викуколь»), кстати, стало в его лексиконе ругательным и употреблялось примерно в таком значении: «чиновник, которого надо постоянно приглашать в дорогие рестораны». Серенького же зайчика Жан Жак запомнил потому, что его так называла Лена Камегрудова в первые медовые месяцы семейного счастья.