Рассказы
Шрифт:
Но, всё-таки сильнее всех дружили между собой Мандельштам и Пастернак. Они так стали друг на друга похожи от дружбы, что их даже стали путать. Спросишь кого-нибудь: «Это чьё стихотворение?» А он отвечает: «Мандельштама». Потом подумает и скажет: «То есть, тьфу, Пастернака». Потом подумает и обратно скажет: «Тьфу, кажется, Мандельштама». Так вот стоит и плюется. Просто кошмар.
И вот однажды Мандельштам и Пастернак решили пойти в баню. Дело в том, что Мандельштам и Пастернак ни разу в жизни не мылись, так только с утра водой в глаза побрызгают и всё, и вот однажды, когда они пришли в гости к Ахматовой и Цветаевой,
— Что-то вы, Мандельштам и Пастернак, как-то не того. Какой-то у вас это, как его… того самого, то есть не очень, чтобы совсем. Ничего, конечно, но в целом не то…
Поскольку Ахматова и Цветаева были очень культурные, они не могли сказать прямо напропалую, что от Мандельштама и Пастернака воняет, или, там, разит, или, там, смердит. Поэтому они пошли в обход, так сказать, окольным путем и тонко намекнули Мандельштаму и Пастернаку, что у них, дескать, «не всё в порядке». И поскольку Мандельштам и Пастернак были умные, то они быстро смекнули, в чём дело, и тут же решили пойти в баню, чтобы вымыться и не вонять всякой дрянью или, иносказательно говоря, чтобы у них «всё стало в порядке».
И вот Мандельштам и Пастернак пошли в баню. В бане они взяли два веника, два мыла, две мочалки и два полотенца. Мандельштам взял себе большой березовый веник, большой кусок туалетного мыла, большую лохматую мочалку и большое махровое полотенце. А Пастернак, поскольку по алфавиту он шёл после Мандельштама, взял себе маленький дубовый веничек, маленький кусочек хозяйственного мыла, маленькую общипанную мочалочку и маленькое кухонное вафельное полотеничко. Но про себя Пастернак подумал: «Это ничего, что у меня всё хуже, чем у Мандельштама. Лишь бы Мандельштаму было хорошо, ведь он мой друг, а для друга ничего не жалко. Не имей сто рублей, а имей сто друзей». А Мандельштам про себя подумал: «Это просто так случайно получилось, что я по алфавиту стою раньше, чем мой милдружок Пастернак. Как только мы начнем мыть свои спины, животы другие части тела, я тут же предложу моему верному товарищу и веник, и мыло, и мочалку, и полотенце. Ведь главное в жизни — дружба, а не материальный достаток. Старый друг лучше новых двух».
Так всё и получилось. Как только они начали париться, тут же немедленно Мандельштам сказал Пастернаку:
— Слушай, Пастернак. Получилось несправедливо, это я парюсь большим берёзовым веником, а ты маленьким. Возьми мой веник и парься. Ведь мне для тебя ничего не жалко.
— Нет, — ответил Пастернак. — Я не возьму твоего берёзового веника, потому что тогда получится так, что я буду париться хорошим веником, а ты — плохим. А я хочу, чтобы тебе было хорошо. Ты — мой друг. И я хочу, чтобы ты парился хорошим веником.
— Нет, — опять стал настаивать на своём Мандельштам. — Я не могу согласиться с тобой, Пастернак. Возьми мой веник, иначе я обижусь на тебя.
— Какой же ты несговорчивый, Мандельштам, — ответил ему Пастернак. — Пойми же, друг, что если тебе будет хорошо, то и мне тоже будет хорошо.
Так они стояли и спорили почти час. Наконец они решили, что сложат веники вместе, как будто бы у них только один общий веник, а не два, и будут им мыться по очереди.
После этого Мандельштам и Пастернак долго-долго парились.
— Хороша ты, русская банька! — кричал Мандельштам.
— Хороший нынче парок! — кричал Пастернак.
— Наддай! — кричал Мандельштам.
— Эх, залетные! — кричал Пастернак.
После парки Мандельштам и Пастернак пошли мыться.
— Моя мочалка, Пастернак, — твоя мочалка. Моё мыло — твое мыло, — сказал Мандельштам Пастернаку.
На этот раз Пастернак не стал спорить со своим заботливым товарищем. Он просто обнял его, поцеловал и сказал, едва сдерживая душившие его рыдания: «Как я счастлив, Мандельштам, что у меня есть такой верный товарищ, такой настоящий друг, как ты. Спасибо тебе». На что Мандельштам обнял Пастернака, прослезился и промолчал, но молчание его было красноречивее любых слов.
Мандельштам и Пастернак долго тёрли друг другу спины, животы и другие места, долго поливали друг друга из шаек, веселились, перекидывались задорными словечками и так далее. Потом они насухо вытерлись махровым полотенцем Мандельштама, причесались, оделись и тут же пошли в гости к Ахматовой и Цветаевой, чтобы показать им, что они, Мандельштам и Пастернак, больше уже не смердят, как прежде, или, выражаясь эзоповым языком, что у них «всё в порядке».
Но каково же было их удивление, когда за чаем Ахматова и Цветаева сказали Мандельштаму и Пастернаку:
— Что-то опять в смысле этого самого у вас не того. Не то, чтобы уж совсем ни в какие ворота, но всё-таки. В общем, не то и всё тут.
После этого Мандельштам и Пастернак посовещались и решили ещё раз сходить в баню.
Тут же они купили четыре веника, четыре куска мыла, четыре мочалки и четыре полотенца. Целый день мылись Мандельштам и Пастернак. Они заботливо терли друг другу каждое место, обнюхивали друг друга и тому подобное. Наконец, уже поздно вечером они вернулись, причесались, оделись и пришли к Ахматовой и Цветаевой, чтобы уж на этот-то раз доказать им, что ни о какой вони от них, то есть, от Мандельштама и Пастернака и речи быть не может. Но и на этот раз, к своему неописуемому изумлению, они снова услышали то же самое:
— Не то. Опять то же самое. Ну не то, и всё тут.
Растерянности Мандельштама и Пастернака не было предела.
С этого времени Мандельштам и Пастернак стали каждый день ходить в баню, а вечером приходить к Ахматовой и Цветаевой. Но каждый раз ответ был один и тот же: «Не то».
Так продолжалось почти два месяца. Мандельштам и Пастернак спали с лица, похудели, осунулись и перестали писать поэтические произведения. И даже дружба их слегка пошатнулась.
Но вот однажды загадка была разгадана.
Перед очередным уходом из бани Мандельштам, причесываясь перед зеркалом, вдруг увидел, что из его правой ноздри точит большая зеленая козявка. «Фу, какая!» — подумал Мандельштам и хотел было вытащить её из носа пальцами, как он это частенько делал, но тут же подумал, но тут же подумал: «Нет, лучше я вытащу козявку какой-нибудь тряпочкой, чтобы не запачкать пальцев». Сначала Мандельштам хотел обтереться рукавом, но передумал. Потом он хотел оттереться рубашкой, но тоже передумал. Но тут под руки ему попался его, Мандельштама, носок, который высовывался из внутреннего кармана пиджака. «Ага! — подумал Мандельштам. — вот и необходимая мне тряпочка. Даже если на носке останется кусочек козявки, то все равно Ахматова и Цветаева его не увидят, потому что носок будет вместе с ногой под столом. Хорошо я придумал. На ловца и зверь бежит».