Рассказы

Елистратов Владимир Станиславович

— Это если у вас нет воображения, воли и умения сосредоточиться. Если же хорошенько сосредоточиться и силой воли включить воображение, то получится, что во втором стакане — вода. Или кока-кола. Как хотите. Человеческий дух может творить чудеса, амигос. Показываю.

Рики залпом хлопнул первый стакан. Удивленно посмотрел на звезды и медленно, по глоточку, с неподдельным наслаждением выпил второй.

— Хорошо! — сказал Рики и погладил живот. — Буэно, амигос.

— Wow! — угукнула сова и страстно подтянула шорты.

— Культурно, — одобрил наш. — Заподлицо сработана. Без единого гвоздя.

— А теперь, — произнёс Рики. — Каждый может испробовать свой любимый способ.

Толпа

ринулась к столу и накрыла Рики вместе с его сомбреро. Я пошёл в свой отель. Поужинал и решил прогуляться вдоль берега Лагуны.

Фонари мягко освещали чёрную, теплую, замшевую зелень буйной растительности. В замше серебристо стрекотали, как рассыпавшиеся бусы, какие-то насекомые. Наверху было небо, небо Тропика Рака, с месяцем-перевёртышем и ослепительно белыми, тяжёлыми, мясистыми звёздами, нависшими над землёй, как мокрые цветы.

Вдруг я услышал лёгкий шум со стороны Лагуны. Я заглянул за большую агаву и увидел следующее. В Лагуну уходили мостки, за мостками, освещённая тусклым фонариком, виднелась надводная беседка. Это была беседка «Свиданий с кокодрило». В беседке, лицом к Лагуне и спиной ко мне, сидел человек в сомбреро. Рядом с ним лежала сумка. Это был Рики. Рядом, в воде, отчетливо вырисовывалось длинное двухметровое полено. Это был Коко. Я затаился за агавой. Некоторое время всё молчало. А потом Рики тихо заговорил. По-испански, конечно, слегка заплетаясь:

— Да, Коко, вот такие дела, амиго… Значит, целый вчерашний вечер провёл я в кантине. Ты, конечно, знаешь, что такое кантина. Там собираются настоящие мачо и пьют текилу. Женщин, как ты понимаешь, в кантину не пускают. Ты не представляешь, амиго Коко, какой вчера случился позор!.. Какой позор!.. Но подожди, я дам тебе закусить, а сам приму пару целебных капель. Надо заправиться, Коко. Старой развалюхе нужен керосин.

Рики, покачиваясь, покопался в сумке, достал бутылку, отхлебнул, сказал шёпотом своё дежурное «коньо де мар», потом вынул ещё что-то и кинул в воду. В воде булькнуло, чавкнуло, шлёпнуло. Ещё раз чавкнуло и затихло.

— Это хорошая свинина, Коко. Настоящая свежая свинина. Эти толстые янки из отеля оставляют столько свинины, что их хватило бы на сотни таких славных коко, как ты. Ешь, ешь, Коко, тебе надо расти и быть сильным. Так вот, дорогой мой амиго. Вчера я весь вечер провёл в кантине. Ну, как всегда, поговорили с друзьями о жизни, о женщинах, о футболе. О чём ещё может говорить настоящий мачо? Кое-кто, конечно, поплакал. В кантине это можно. Если ты заплачешь дома — ты коньо де мар и больше ничего. Разве можно позволить женщине видеть плачущего мужчину! Пусть меня убьёт кокосом, если я позволю пустить слезу при своей Херрере! А в кантине это можно. Если мачо плачет перед мачо — это нормально. И вот мы сидим в кантине, разговариваем, и вдруг открывается дверь — и кто бы ты думал, припёрся?.. Херрера! О, позор! Какой это был позор, Коко! За мной, как за сопляком в мокрых ползунках, пришла жена, женщина, чтобы взять за шиворот и отвести домой. Эта старая бесхвостая игуана боится, что я истрачу все деньги. Но мне ведь дают на чай, Коко. Вот, например, пять дней назад мой русский амиго Влади дал мне на чай целых два доллара! Влади — добрый человек. Дай Бог, чтобы в его России никогда не было торнадо.

Я с благодарностью пошевелился за агавой.

— Два доллара, Коко, — продолжал Рики, — это больше двадцати песо! Американцы иногда, очень редко, дают по два-три песо. Французы вообще ничего не дают. И немцы ничего не дают. И итальянцы ничего не дают. Ну, редкий канадец даст пару песо. А тут — на тебе — двадцать с лишним! Да я целый вечер могу пить текилу на эти деньги, если, конечно, пить недорогую. Ай,

Херрера-Херрера, как ты меня опозорила! На весь Канкун. А ведь дело-то не в деньгах, Коко. Дело в том, что она никак не может мне простить историю с Флорес. Уже десять лет прошло, а она злится, краба ей под юбку! Флорес! Ай, Флорес! Какая у неё было грудь, Коко! Какая грудь! А какие волосы! Если бы ты знал! Конечно, у твоей мучачи нет ни того ни другого. Нет, я не сомневаюсь, что у твоей мучачи самый красивый в Лагуне хвост, хотя в этом, амиго, я мало чего понимаю… Но поверь мне: лучше Флорес среди человеческих мучач не было ни одной во всём Канкуне. И в Мериде я не встречал таких красавиц. Давай-ка выпьем и закусим за Флорес и за твою хвостатую мучачу, Коко.

Рики отхлебнул и бросил кусок мяса в лагуну. Лагуна благодарно почавкала и затихла. Рики опять заговорил:

— Вот и тебя, Коко, обидели злые люди. Ты мирно жил на западе Большой Лагуны, в Лагуне Любви. Ты ведь родом из Лагуны Любви? Правильно я рассказываю?

Крокодил утвердительно пошевелился в воде.

— Правильно. Жил себе и жил со своей мучачей в Лагуне Любви. И никто не виноват, что рядом с тобой стали гнездиться глупые толстые еноты. И никто не виноват, что ты стал их изредка кушать. И скушал почти всех. Кокодрило для того и существует, чтобы кушать мясо. Если мне дают на чай двадцать песо — я их беру, если рядом с тобой поселился глупый толстый енот — ты его ешь. Это закон природы. Если я не буду брать на чай и пить текилу, а ты перестанешь кушать енотов — то мы с тобой, Коко, будем не настоящие мексиканские мачо, а коньо де мар. Гуакамоле из тухлого авокадо. Разбавленный мочой обезьяны коктейль «Маргарита» — и больше ничего. Пусть меня убьёт перезревшим кокосом, если я не прав, Коко.

Полено опять одобрительно пошевелилось в лагуне.

— Вот так, мой дорогой. И глупые люди решили, что жирдяи-еноты важнее, чем наш красавец Коко. И тебя с твоей мучачей прогнали сюда, на юг Большой Лагуны, где нет ни одного енота. Конечно, здесь есть рыба. Но ведь Коко нужна разнообразная пища. Иначе ты не сможешь доставить настоящую радость твоей мучаче. Правильно? Так что давай выпьем и закусим за твое здоровье, амиго. А заодно и за моё.

Выпили, закусили. Рики заговорил с лёгкой досадой:

— А теперь эти двуногие идиоты доводят тебя своими водными лыжами. Я ведь знаю, как ты ненавидишь, когда запускают водные лыжи. Ты, бедняга, прячешься вместе со своей мучачей под самой глубокой корягой. И вы лежите там, бедные, одинокие Коко, пока у этих защитников енотов не кончится бензин в их дурацких моторных лодках. Да, нелегкая у тебя жизнь, амиго… Но ты не обижайся на них, не надо. Они много не понимают, все эти янки, макаронники, фашисты и лягушатники. Даже текилы толком не могут выпить. Одни только русские пьют, как нормальные мачо. А остальные…

Я гордо шмыгнул носом за агавой.

— Остальные пьют, как будто это не текила, а морская вода с песком. Ты не держи на них зла, Коко. И не вздумай кого-нибудь из них сгоряча слопать. Американцы, там, немцы — они все, я думаю, невкусные, это тебе не жирненькие еноты и не парная свинина. А таких, как Влади, есть просто грех. Добрых людей есть нельзя, Коко. Так что приплывай завтра к семи в отель, и пусть эти дураки тебя снимают, тычут в тебя прутьями и суют свои грязные ноги в твою чистую Лагуну. Они заплатили, ничего не попишешь… Ты входишь в стоимость их отдыха, Коко. И я тоже вхожу. А в полдевятого приплывай сюда. Завтра завезут свежую баранину. Знаешь, как весело ты похрустишь бараньими косточками, малыш?.. Ай, как похрустишь! Ну, давай, примем с тобой по последней, что называется, отдавим зелёной ящерице кончик хвоста — и спать.