Рассказы
Шрифт:
– Красивая, – человек дотронулся до нее сам, это было неожиданно и приятно. – Волосы ну точно пух… нет, паутина, тонкая и золотая… мне говорили, будто полуденницы целиком из золота, а не верил.
– Кто такие полуденницы? – На всякий случай она глядела в землю, на тонкую линию, разделявшую ее и человека. Сапоги в серой пыли, и штаны тоже… а вопроса он не услышал.
– А сердце не бьется… вот, гляди, у меня стучит, – он протянул руку, широкое запястье, перечеркнутое белым шрамом, и синий ручеек, совсем как тот, который кормит ее поле, но только меньше. И на ее руке
– Светишься вся, такую красоту увидеть и разума не жалко… а правда говорят, что вы клады сторожите?
– Клады? – ей нравилось держать его руку и слушать. И сам человек нравился, смелостью своей да еще голосом, который хотелось слушать долго-долго. Может быть даже всегда.
– Клад, золото. У тебя там есть золото?
Она кивнула, у нее много золото, весь ее мир – одно сплошное золото…
– А еще слышал, что тот, кого полуденница сама в гости пригласит, унесет с собой столько золота, сколько сумеет.
Она снова кивнула. Ей не жаль, колосья зреют, тянуться к земле, соломенные стебли тихо шелестят, а солнечный свет огнем зажигает паутину листвы единственного в ее владениях дерева.
– Мне немного надо… честное слово, – человек широко перекрестился и тут же сплюнул через левое плечо. – Воевать надоело. То ты пытаешься убить кого-то, то тебя… просто бы пожить, хозяйство там, жену, детишек… я б трактир открыл или двор постоялый.
Наклонившись, она стерла линию-границу, мысль о том, чтобы пригласить кого-то в свой мир показалась… интересной. Но на всякий случай Полуденница уточнила:
– Ты расскажешь?
– О чем?
– Не знаю, – она улыбнулась, поскольку помнила, что улыбка – это часть лжи, которую люди именуют «воспитанием». Или «вежливостью». У них много слов, а у нее много вопросов. – Почему люди убивают других людей?
– Не знаю, – человек переступил границу смело и даже не оглянулся. И хорошо, ей бы не хотелось раньше времени его пугать. – А где золото?
Какой смешной вопрос… везде. Весь ее мир, горячий, бархатно-солнечный, расшитый бисером пшеничных зерен, – это золото. А он не видит… снова не видит. Жаль.
Он прожил еще три дня. Долго. Поначалу пытался бежать – она не мешала, наблюдая и утоляя собственное любопытство. Потом угрожал, умолял… и только на второй день начал отвечать на ее вопросы. Разговаривать с ним было интересно, поэтому когда человек замолчал, Полуденница огорчилась. Немного. Но присев на самом краю поля, поймала на ладонь солнечный луч и утешилась. От того, который замолчал, она узнала много интересного, например, что люди очень любят золото… золота у нее много, значит, можно будет пригласить кого-нибудь в гости.
Поймав еще немного света, Полуденница слепила бабочку… она подарит ее следующему гостю… быть может.
Предатель
Скоро он ее предаст, но сегодня они еще вместе. Разговаривают. Странный это разговор, слова не важны, зачем, когда есть взгляды, танец случайных прикосновений, тени улыбок, и розовеют от смущенья цветы яблони.
Волна лепестков и поцелуй. Красиво.
И больно. Сколько осталось?
И снова шепот, бело-розовые лодочки лепестков на синем шелке платья, нежность поцелуя… отворачиваюсь. Иногда и у меня просыпается совесть, но редко, поэтому спустя минуту снова смотрю, пытаясь запечатлеть в памяти каждую деталь.
Каплей темноты на белой шее родинка, тонкая цепочка и повтореньем солнечного диска медальон… внутри портрет и гравировка. Или два портрета… не заглядывала, но точно знаю – гравировка есть. Люди любят уродовать металл словами о любви и верности.
И все ж он ее предаст.
Письмо… мне нравится смотреть, как он пишет, задумчиво грызет перо, пальцы в чернилах, а по чистому листу скользят тени и кажется, еще немного и они сами расчертят бумагу изысканной вязью слов, тех самых, что ускользают от него. Мне очень хочется, чтобы письмо получилось, наверное, я чересчур сентиментальна. Отползаю в угол, чтобы не мешать, хотя он и без того не видит, но все-таки…
Все-таки предаст. Осталось десять дней.
Ее рука чертила буквы нежно, будто рисовала акварель… возможно натюрморт мгновенья с синим шелком и лодочками из лепестков стыдливой яблони… он читает, долго, вдумчиво, лаская взглядом незримое свидетельство ее любви. Сегодня же сядет писать ответ, а я, свернувшись в уголке палатки, буду наблюдать. Потом мы вместе выйдем, чтобы отдать письмо курьеру. Человек впереди, а я за ним, след в след… мимо палаток, караулов, сквозь запахи войны и дым людских эмоций, просачиваясь сквозь страх и чувство долга, отбрасывая ненависть и предчувствие боли.
Недолго ждать, уже послезавтра…
Сегодня. Шеренга в шеренгу, ровным шагом, под барабанную дробь, сминая траву и загораясь желанием выжить, вперед, через поле… навстречу другим таким же, обделенным миром. Рев пушек, шорох пуль и белой тучей дым, да первый шелест крыльев.
Не слышат. Упрямые и невиновные в своем упрямстве, идут на бой. Он в третьей шеренге, а я за спиной, касаюсь мундира, предупреждая.
Поздно.
Пуля в шею и россыпью кровавых капель роса полуденной войны. Сегодня много будет тех, кто предал, и тех, кто убивая, спасался от предательства.
Ловлю звезду души, в его глазах не я, валькирия, но гаснущий огонь несбывшейся любви, той самой, с запахом цветущих яблонь и желтым солнцем на цепочке… и ей он улыбается, а я краду улыбку. Преступленье? Пускай. Ведь тем, кто собирает души, дозволена лишь тень чужой любви, отравленная знанием грядущей смерти…
Цветовод
В маленьком садике мадам Люи всегда тепло, и солнце светит одинаково ярко, а если и идет дождь, то легкий, светлый, разукрашенный акварелью радуги, оттого и нравится мне здесь, хочется сидеть на выглаженном солнцем пороге, слушая неторопливую речь и, по мере возможности, запоминая.