Рассказы
Шрифт:
Через день после несчастного случая Жером Клиш, ближайший товарищ Жана Дюпона по работе, зашел навестить его в больнице.
Он присел у кровати больного с серьезным, сочувствующим видом и вздохнул:
– Бедняжка!
И действительно, на Жана Дюпона нельзя было смотреть без сожаления. Голова его была забинтована так, что виднелся только краешек красного, словно ошпаренного носа, глаза и губы. Левая рука закована в гипсовую шину. Вместо кистей два мотка ваты, ощетинившейся английскими булавками. Ввиду
– Да, мне досталось, – согласился он.
Товарищ пожал плечами:
– И все из-за женщины! Вот тебе и на!
– Как это из-за женщины?
– Да хватит притворяться!
– Постой, о какой женщине ты говоришь?
– Да о Дениз же Паке, черт возьми!
– Не понимаю.
– А разве это не из-за нее?..
Жан Дюпон взвыл так, будто снова попал под автомобиль:
– Ты совсем с ума сошел?
– Не понимаю, почему я должен сходить с ума. Дениз Паке мне все рассказала. Разве ты не встречался с ней?
– Ну было.
– А может, вы не виделись в тот вечер, когда ты попал под машину?
– Виделись.
– И она не рассказала тебе о том, о чем в нашей конторе давно уже все знали, а именно, – что она любит другого?
– Да, рассказала.
– Чего же тебе еще?
Клиш торжествовал, он улыбался, как тяжелоатлет, который только что опустил на землю штангу.
– Жду продолжения, – ответил Жан Дюпон.
– Все очень просто: узнав, что тебя разлюбили, ты выходишь на улицу и бросаешься под колеса автомобиля.
Жан Дюпон как-то странно захрипел.
– Сумасшедший! – яростно вскричал он, – разве ты забыл, что я сам хотел с ней порвать почти четыре месяца назад! Дениз лишь облегчила задачу, заговорив об этом первая. Она избавила меня от неприятного разговора. Она. . .
– Интересно, интересно! Почему-то ты мне об этом раньше не говорил.
– Это потому, что я человек вежливый.
– Одно другому не мешает.
– Послушай-ка, Клиш, ты должен мне поверить: вечером седьмого декабря я пошел от Дениз счастливый, как заключенный, которому удалось бежать из тюрьмы, как утопленник, которого вернули к жизни, как. . .
– И поэтому ты бросился под машину?
– Да не бросался я под машину! – разъярился Дюпон. – Я поскользнулся, потерял равновесие, вот и все!
Клиш мерзко улыбнулся с видом человека, которого не так легко обмануть.
– Гениально, – заявил он, – но, к сожалению, свидетели говорят совершенно обратное!
«На такое человек мог пойти только из отчаянья», – уверяют они все до единого.
Жан Дюпон был вне себя от ярости:
– Какая подлость! Какая подлость! – шипел он. – А что же Дениз? Вы же расспрашивали ее в конторе? Она же, наверное, вам все объяснила!..
– Конечно, она сказала нам, что ты слишком чувствительный и ей, очевидно,
Лицо Жана Дюпона вспотело. Он поднес свою толстую, неуклюжую, белую, как у снежной бабы, руку к подбородку и раздвинул бинты. Он задыхался. Взгляд его помутнел и блуждал.
– Послушай, – сказал он наконец. – Скажу тебе больше: я не только не люблю больше Дениз, она мне отвратительна. Если бы ее голой поднесли мне на подносе, я бы отказался. Она неуклюжа, толста, бесцветна. У нее ужасные зубы. И утиная походка. Одевается безвкусно.
А пальцы синие, как у душительницы детей!
– Говори, говори! – ответил Клиш, ехидно улыбаясь.
Жан Дюпон в изнеможении упал головой на подушку – он был побежден.
– Знаешь, – продолжал Клиш, – твое неуместное тщеславие меня удивляет. Неужели есть что-то постыдное в такой любви к женщине, когда готов умереть, узнав, что она тебя бросила?
Жан Дюпон зажмурился, будто собирал все свои силы перед последним наступлением.
– Клиш! – прошептал он еле слышно. – Я не хочу тебя видеть. Вон отсюда. Убирайся! И больше не приходи!
Но Клиш, казалось, его не слышал. Со снисходительным видом он поправил одеяло больного.
– Ну, ну, – приговаривал он, – ты крутишься, раскрываешься, еще простудишься. Вот чудак!
– Я запрещаю тебе называть меня чудаком!
– А знаешь, наш шеф Маландрен собирался навестить тебя сегодня вечером.
– Плевал я на него! – вскричал бедняга. – Плевал я на него! Плевал я на все!
Он приподнялся на локте, но от пронзительной боли в плече снова, как подкошенный, упал на подушку. Голова закружилась, и будто сквозь туман он видел, как Клиш встал, надел пальто и шляпу с круглыми, как у гриба, полями.
Шаги удалились.
Господин Маландрен был маленьким кругленьким человечком с лицом, заплывшим желтоватым жиром, носом-картошкой и блестящими, как помойные мухи, черными глазами.
– Ну, ну! Поздравляю вас, юноша, – сказал он, усаживаясь возле кровати Жана Дюпона.
– Вы можете гордиться тем, что взбудоражили тихую жизнь нашей заводи.
– Вы слишком любезны, – ответил Жан Дюпон.
– Какое удивительное приключение! А знаете, я восторгаюсь вами!
– О Господи, да с чего же?
– Как прекрасна любовь, презирающая смерть!
– Но я не люблю и не презираю смерть!
– Друг мой, – сказал господин Маландрен, – мне уже сорок семь, но когда-то и я был молод. И скажу вам откровенно, я вас понимаю. Возможно, на вашем месте я поступил бы так же. Но только люди очень уравновешенные способны на самую безумную страсть.
Утренняя сцена утомила Жана Дюпона, но он попытался протестовать:
– Это просто несчастный случай. . . А не попытка самоубийства, господин Маландрен. . .