Рассказы

Макаренков Максим

В голосе чувствовалась насмешка. Но добродушная, необидная.

Мартин словно решился на что-то очень важное. Выпрямил спину, посмотрел на обладателя страшноватых клинков.

– Я на Полдень еду. Хотите, господин, убивайте. А назад не поворочу. Нету мне там жизни, и места нету. Не хочу я так больше.

– - На По-о-олдень, значит.
– Протянул старик.
– . А зачем тебе туда? Что ты там найти хочешь?

Мартин набычился. Объяснять такие вещи он не умел. Язык тяжело ворочался во рту.

– - Ну, я вот слышал, - крестьянин нервно почесал под мышкой.
–

Слышал вот. В степи где-то. Камень там. Стояком стоит. Ну, и в полдень, значит, если хочешь очень, имя свое отдать можно. А с именем и все, что было. Зажить, значит, заново можно.

От такой длинной речи Мартин взмок. Шевелил пальцами, пытаясь подобрать слова, не смог. Махнул рукой и умолк. Воин сидел, задумчиво глядя в огонь.

– - Так, значит, думаешь. Ну, значит, дальше вместе пойдем.

Мартин уже ничему не удивлялся. Вместе - значит вместе. Не ему, крестьянину, спорить с господином. Да еще с таким знаком на рукаве. Про воинов с белой пятерней знали все. Было их очень мало, младших сыновей самых знатных родов. Воспитанные в духе беспрекословной верности императору, они не ведали ни жалости, ни сомнений. Страха смерти и совести тоже. Всю жизнь они занимались только одним, убивали тех, кого император считал своими врагами.

– - Господин, а вот, значит. Спросить можно?
– осмелел Мартин, когда понял, что прямо сейчас его убивать не будут.

– - Можно. А горло у тебя есть чем промочить?
– улыбнулся воин.

– - А-а, так мы это. Не извольте беспокоиться! Мы это мигом!
– рванул к телеге крестьянин. Исчез под тентом, через мгновение выпрыгнул, подвернул впопыхах ногу, шлепнулся наземь. Крепко приложился брюхом, но запечатанный кувшин не выпустил. Встал и, покряхтывая, похромал к костру.

– - Вот, господин. Хорошее вино. Я, это, два года тому на ярманке купил. Ну, а теперича, решил, значиться, с собой его. Думаю, дай доеду, а как к камню тому идти, его, значит, и того... Ну, да вы это, не побрезгуйте.

Старик пригубил вино. Приподнял бровь. Вино, на удивление, оказалось неплохим. Сделав пару основательных глотков, отдал кувшин Мартину.

– - Не стесняйся. Пей тоже.

Крестьянин позволил себе небольшой глоток и вернул кувшин на другую сторону костра.

– - Зачем мне это надо, спрашиваешь...
– Седой сделал еще пару глотков.
– Ты вот за сохой ходить больше не можешь. А я... Я спать не могу. Крови на мне много. Очень много. Я как про степь услышал и про Полдень, так и решил, в отставку выйду да и брошу все. Пойду туда.

Кувшин неторопливо переходил от старика к Мартину и обратно. Глаза у обоих уже блестели, но языки еще не заплетались.

– - А вот скажите, господин. Вот это откуда все, значит. Я же как... Я же лошадь запряг, да поехал. А вот откуда это все? Вот имя, значит, отдать?

Старик задумчиво хмыкнул.
– Ну, ты и спросил. Я же тебе не книжник. Мое дело глотки резать да головы разбивать. Но с умными людьми говорил. Они мне так рассказывали. Вроде, понимаешь, каждое имя, оно не просто так, а со смыслом. И чем больше лет миру, в котором мы живем, тем больше всякого

смысла разного, всяких историй на каждом имени. Тем тяжелее это имя. Ну, и вроде бы есть в этой степи, куда ты ехать решил, место, где можно от имени своего избавиться. Вроде как груз сбросить.

Старик надолго замолчал, потом резко бросил - Спать давай. Утро скоро.

***

Поезд. Изящный откидной столик, на нем хрустальный графин с вином. Открываю окно, зажигаю сигарету и задумчиво смотрю на пролетающие мимо осенние пейзажи. Мраморные развалины давно заброшенных городков. Перекрученные, безумные дубы, давно забывшие, сколько веков они стоят. Нитка голубовато-прозрачного монорельса, свист нашего поезда, прозрачное осеннее утро. Безлюдье. Мир сгибается под тяжестью прожитых лет, но еще больше - под тяжестью имен. Прав, прав тот старик.

Наливаю себе бокал вина, делаю большой глоток. Глубоко затягиваюсь. Мартин и тот воин, они не единственные. Их, идущих к Полдню, все больше. В этом мире, в других. Те, кого мы привыкли называть донорами. Имена давят на них, имена давят на нас.

Я выхожу на конечной станции и вскидываю на плечи рюкзак. Я чувствую невероятную бодрость. Все мои доноры сейчас испытывают самые сильные, за всю свою жизнь, эмоции. Мой мир гибнет. Я уезжал из впавшего в безумие города. Но мне все равно. Я очень устал. Я очень устал. Я очень устал.

Я не знаю, кто я. Я не знаю, кто я. Я не знаю, кто я.

Меня называют по имени и ждут, что я буду действовать определенным образом. Меня окликают, и я поворачиваюсь на зов. Но зовут не меня, а того, кого считают мною. Того, кого создало мое имя, не спрашивая меня самого.

Я хочу освободиться от этого груза и от этого мира.

Мартин из Двусолья, Мартэн из Дверей-в-Песке, Мюрто из Деберри, и сотни, тысячи других. Мои осколки. Частицы меня, подпитывающие, отдающие мне свои чувства. Позволяющие мне быть.

Таков мой мир. Таков каждый из живущих в этом безумно древнем, окончательно спятившем мире.

***

Утром Мартин запряг лошадь и вывел повозку на тракт. Старик легко запрыгнул на передок, устроился рядом.

В лесу широкая дорога сужалась, деревья вставали стеной, сплетая ветви на высоте в несколько человеческих ростов. Солнечный свет, проходя через листву, приобретал зеленоватый оттенок, все вокруг казалось нереальным. Даже колеса, вроде бы, стали поскрипывать тише.

Так продолжалось несколько часов. Постепенно лес редел, в просветах между деревьями замелькала желтая, выжженная солнцем трава и высокие холмы на горизонте

Когда выехали на открытое пространство, Мартин вытянул лошадку кнутом и откашлялся.
– Ох и странное место, господин. Словно, это, в храме каком побывал. Я лет десять назад в город, значит, ездил. Так там храм, значит, стоит. Ну, я, это вот, как положено, жертву, значит. Дай, думаю. Чтоб никакой беды, значит, не было. Так вот, ехали когда, как в храме том. На душе, значит. Спокойно так. Благостно.