Расследование
Шрифт:
Ферт пристально посмотрел на меня.
– Тогда, на расследовании, вы еще не знали, что Крэнфилд играл на Пирог?
– Я задал ему этот вопрос уже потом. Меня вдруг осенило: он, скорее всего, действительно ставил на него деньги, как бы горячо ни отрицал это. Ньютоннардс мог солгать или подделать свои записи, но трудно что-то возразить против билетов официального тотализатора.
– Это обстоятельство убедило и меня, – признал Ферт.
Он снова включил магнитофон. Раздался его голос, в котором уже совершенно отчетливо слышался следователь, ведущий перекрестный допрос. Их беседа внезапно превратилась в новое расследование.
– Этот снимок... он вам не показался странным?
– С
– Вы не задались вопросом, как удалось его сделать?
– Нет.
– Хьюз утверждает, что Оукли принес с собой и деньги, и записку и сделал снимок того, чего в реальности не было.
– Нет!
– С чего вы так уверены? – пошел в атаку Ферт.
– Нет! – еще раз повторил Гоуэри. В его голосе было то нарастающее напряжение, которое может вот-вот привести к взрыву.
– Кто послал Оукли в квартиру к Хьюзу?
– Говорю вам, не знаю!
– Но вы уверены, что фотография не поддельная?
– Уверен, уверен!
– У вас нет и тени сомнения? – продолжал наступать Ферт.
– Нет! – В голосе был страх, почти паника. И в этот кульминационный момент Ферт обронил одно-единственное слово, разорвавшееся как бомба:
– Почему?
Глава 12
С минуту кассета крутилась в тишине. Наконец Гоуэри ответил. Совершенно чужим голосом – тихим, надтреснутым, смущенным.
– Это... должно было быть правдой... Я уже говорил... Я бы не дисквалифицировал их... если бы не верил в их виновность. И этот пакет... Когда он пришел, все стало на свои места... Они действительно смошенничали... И я спокойно мог лишить их лицензий. И все стало на свои места.
У меня отвисла челюсть. Ферт смотрел на меня прищурившись, в глазах была жалость.
Гоуэри же продолжал свой рассказ. Начав говорить, он уже должен был выговориться.
– Если я начну с самого начала... вы, наверное, все поймете... Все началось в тот день, когда меня назначили заменить стюарда, ведающего дисциплинарными вопросами в расследовании по делу Крэнфилда – Хьюза. Сейчас это кажется смешным, но тогда я был даже рад, что мне предстоит заниматься этим... А потом... потом... – Он замолчал, пытаясь справиться со своим голосом. – Потом мне позвонили. – Снова пауза. – Этот человек сказал, что... что я должен дисквалифицировать Крэнфилда. – Гоуэри откашлялся. – Я ответил, что это возможно, только если Крэнфилд действительно виновен. Тогда он сказал... что знает про меня кое-что любопытное... и расскажет... предаст огласке... если я не отберу у Крэнфилда лицензию. Я возразил, что могу это сделать лишь в случае виновности Крэнфилда... а я, поверьте мне, не считал его виновным... Ведь скаковые лошади непредсказуемы... Я видел «Лимонадный кубок», и хотя публика устроила обструкцию и стало ясно, что стюарды из Оксфорда будут разбираться с Крэнфилдом и Хьюзом, я и не подозревал, что они передадут дело в Дисциплинарный комитет... Я решил, что есть какие-то обстоятельства, о которых я просто не знаю... и поэтому, когда меня попросили возглавить расследование, я приступил к нему с самыми объективными намерениями.
В его голосе появилось больше уверенности, но это длилось недолго.
– Он сказал... что если после разбирательства Крэнфилд выйдет сухим из воды... моя жизнь не будет стоить и ломаного гроша... Мне придется уйти из жокей-клуба, и все вокруг узнают... Я еще раз повторил, что не может быть и речи о дисквалификации Крэнфилда, если я не смогу лично убедиться в его виновности, и что шантаж тут не поможет. Я прервал разговор и бросил трубку.
– А затем, – подсказал Ферт, – вы забеспокоились?
– Да, – прошелестел Гоуэри.
– Что именно собирался он предать огласке?
– Не могу вам сказать... Ничего такого, что заинтересовало бы полицию, но все же...
– Но все же это нанесло бы непоправимый удар вашей репутации?
– Да. Я боялся, что это... это просто убьет меня...
– Но вы стояли на своем?
– Я сильно испугался. Я ведь не мог, не мог испортить жизнь Крэнфилду, только чтобы спасти свою собственную. Это было бы бесчестно... Я бы просто не смог спокойно жить после этого... Если бы не было доказательства его вины... Я не находил себе места... Потерял аппетит, сон...
– Почему вы не попросили освободить вас от участия в расследовании?
– Потому что... он сказал мне совершенно четко: если я уклонюсь, это будет практически то же самое, что и оправдание Крэнфилда... Поэтому мне пришлось взяться за все это... в надежде, что появятся неоспоримые улики.
– Что не заставило долго ждать, – сухо продолжил Ферт. – На ваше счастье.
– О!.. – Снова в голосе боль и мука. – Я не понял... что конверт прислал тот, кто меня шантажировал... Я как-то не задавался вопросом, откуда это. Это было... Это было даром небес, избавлением от самых невыносимых... Я не выяснял происхождение конверта. Я сразу поверил в то, что в нем оказалось... Я благодарил обстоятельства...
Конверт пришел за четыре дня до расследования. А Гоуэри неделю провел в терзаниях.
– Когда у вас возникли сомнения? – спокойно спросил Ферт.
– Только потом... Не сразу. Когда Хьюз появился на балу. Вы сказали, что он уверен: все подстроено, и намерен выяснить, кто за этим стоит... Он прямо спросил меня, кто послал к нему Оукли... Уайкем, это было ужасно. Я только тогда понял, что натворил... Где-то в глубине души я все понимал, но никак не мог признаться в этом даже самому себе. Я отгонял от себя сомнения. Они должны были быть виновными...
Воцарилась очередная длинная пауза. Затем Гоуэри сказал:
– Вы проконтролируете... отмену дисквалификации?
– Да, – сказал Ферт.
– Я подам в отставку. – В его голосе было отчаяние.
– Как член Дисциплинарного комитета – да, – сказал Ферт. – Насчет всего остального будет видно.
– Вы думаете, что шантажист... предаст все огласке, если Крэнфилд получит назад лицензию?