Расстояние
Шрифт:
– Бог мой, – вздыхает шеф. – А если мы этого не сделаем?
– Тогда Нокс все выложит. Все. Через час это будет на тысячах сайтов в Интернете. Тогда мы потеряем Нокса. На наше счастье, он может уйти к американцам. А если нет? – Ответ повисает в воздухе.
– И откуда Нокс об этом узнал? – Шеф пристально смотрит на Пауэлла. – Только ничего не говори мне об утечке.
– Я все проверю. – Пауэлл не стал добавлять, что, похоже, Ноксу известно даже то, что неизвестно им. Но это лишь предчувствие, ему не стоит доверять.
– Я думал, мы не станем выносить сор из избы.
– Либо так, либо Нокс сообщит
– Полагаешь, это будет настолько выгодно? – спрашивает шеф.
Пауэлл молчит. Его мысли внезапно уносятся на двенадцать часов в прошлое: он сидит в темной комнате с капюшоном на голове и слушает искаженный механический голос – который навсегда останется в его памяти как голос Нокса, – сообщающий ему условия сделки.
– Я спрашиваю, будет ли это настолько выгодно?
Пауэлл вздрагивает:
– Это же Нокс.
Начальник выдерживает паузу и смотрит на него с некоторым отвращением.
– Ты уверен? Может, тебе не надо было соглашаться на встречу?
Пауэлл улыбается уголком рта.
– Это была не моя идея.
– Нокс больше ничего не сказал? Ничего, с чем можно было бы работать? Надо выяснить, с кем мы имеем дело…
– Ничего, сэр. – Вот и первая ложь. Пауэлл понимает, что она не последняя. Он постепенно превращается в Лейдлоу.
– Хорошо, – кивает шеф. – Делай, что считаешь нужным.
Пауэлл позвонит родителям Фенти сегодня вечером, когда будет окончательно готов – когда сможет выдать историю без запинки, когда у него будет достаточно сил, чтобы держать ситуацию под контролем и отвечать на их вопросы. Но время еще не пришло…
Сейчас он пойдет домой и ляжет спать… Теа будет носиться по комнатам маленьким ураганом, разбрасывая все на своем пути. Пауэлл думает про себя, что дом для них слишком мал и улыбается.
Арендованная машина ждет его на стоянке, но Пауэлл слишком устал, чтобы садиться за руль. Он выходит на улицу и ловит такси, не сомневаясь ни на минуту, что за ним следят.
В наушнике раздается треск: Робби.
– Он идет.
Я не смотрю на дверь, но знаю, что увижу его в любом случае. Вот он встает на край тротуара и, подняв руку, высматривает такси. Выглядит очень уставшим, ведь этой ночью он так и не ложился.
Впрочем, как и я, но я чувствую себя на удивление бодро.
– Проследить за ним? – спрашивает Робби в наушнике.
Пауэлл наклоняется к окошку машины такси, произносит свой адрес, а затем выпрямляется. Глядя прямо перед собой, он кивает.
Сделка состоялась.
Человек в капюшоне на стуле постоянно вздрагивал, словно был не в состоянии себя контролировать. Его застали врасплох, он не был готов к тридцатишестичасовой процедуре в условиях секретности и максимальной осторожности. Дважды его досматривали и заставляли сменить одежду. Четыре раза ему закрывали глаза повязкой и куда-то везли – на полу минивэна, в автомобилях, вели через темные коридоры зданий. На каждом этапе ему предлагали отказаться, но он не воспользовался этими возможностями, памятуя о том, что пришлось пережить с Анной Лисон. Таковы были условия Нокса, а он не мог позволить
Он уверенный в себе и сильный человек. С ним будет непросто.
Крейги недоволен. Но сделка есть сделка.
Я отворачиваюсь – хотя сейчас у меня нет ничего общего с Шарлоттой Элтон, – такси отъезжает.
– Карла? – говорит Робби.
Пожилая женщина в кафе бормочет, словно самой себе:
– Пусть уходит.
Прошлой ночью мы говорили об Анне Лисон, Кэтрин Галлахер и Дэниеле Фенти: о том, что должно быть известно только одному Пауэллу. Нокс остается загадкой, верно? Он знал о стрельбе в Айя-Напе, рицине, взрыве в родильном отделении, почему бы ему не знать об этом?
Наконец, человек, который не спал тридцать шесть часов, узнал обо всем, что навсегда похоронит в своей памяти: о человеке, которого Лисон отправила убить Кэтрин Галлахер, о том, что тот переметнулся на другую сторону, получил пулю в лицо и спас ей жизнь – всем сказали, что он умер.
Зачем вы это сделали?
Он отвечает не сразу, но большего мне и не надо.
Йоханссон жив.
К нему приходят задавать вопросы двое мужчин, назвавших вымышленные имена. Они сидят на стульях у его кровати в маленькой комнате на первом этаже с видом на двор, заставляют взять ручку и бумагу и засыпают вопросами. «Если нет сил писать, можешь кивать или качать головой», – говорят они. Вопросы начинаются сначала: кто его нанял, как он попал в Программу, как входил и выходил из нее при необходимости, перед кем отчитывался… Иногда Йоханссон притворяется спящим, но они продолжают спрашивать, словно собираются догадываться об ответах. Он слушает, закрыв глаза, ощущая, как внимательно они следят за его реакцией, но не позволяет ничем себя выдать.
Каждый раз они приходили на час и уходили с чувством хорошо выполненной работы, уверенные, что знают теперь очень много для представления полной картины. Ясно лишь одно: его имя им до сих пор неизвестно.
Иногда к нему приходит другой посетитель: темнокожий высокий мужчина в дорогом костюме, хорошо образованный, с руками кабинетного работника. Именно он лежал связанным в машине вместе с Карлой, его Йоханссон хотел использовать в качестве щита, о чем тот никогда не узнает. Этот человек тоже сидит на стуле и говорит, он рассказывает только о том, что произошло после, и не задает вопросов.
Сегодня никто из них не появлялся.
Сегодня были другие посетители, хотя Йоханссон их не видел и не слышал, должно быть, он спал, когда они приходили. Но, открыв глаза, он увидел на тумбочке блестящие игрушки на рождественскую елку.
Он не прикоснулся к ним, просто лежал и смотрел.
За окном гуляет на свободе ветер, лаская зеленеющую лужайку, сдувая розовые лепестки цветов с деревьев, похожие на розовые хлопья снега.
Врачи восстановили его челюсть: операции, лечение, операции. Пока он не может есть твердую пищу и говорить; он похудел. Он будет лечиться, но никогда не станет таким, каким был прежде. Йоханссон не уверен, что это имеет значение, не уверен, что знает, каким должен быть, когда выйдет отсюда. Об этом еще слишком рано думать.