Рассудите нас, люди
Шрифт:
Я поднялась рывком. Детский стульчик отлетел в угол.
— Он сам виноват.
— Вы поссорились? — Мама как будто испугалась. — В чем он виноват?
— Он ведет себя глупо... как надутый индюк.
— Вот как... С каких это пор он стал для тебя надутым индюком?..
— Все время был. Только я этого раньше не замечала.
— Не болтай вздора. Вадим порядочный человек, он к тебе хорошо относится. Нынешняя молодежь не слишком разборчива в этих вопросах.
— Подумаешь, хорошо относится! — сказала я как можно пренебрежительнее. — Для женщины не очень высокая честь,
И гроза грянула: мама выпрямилась и сразу подавила меня своей непреклонной волей. Ее огромные глаза стали еще больше и словно налились чернотой; этого ее взгляда побаивался даже папа. Книга, брошенная на стол, хлопнула оглушительно, подобно удару грома.
— Не смей так разговаривать со мной, дрянь! — крикнула мама. — Ты ничто и никто, чтобы судить о людях так плохо.
«Только бы не уступить ей сейчас, — мелькнуло у меня, — только бы не испугаться!»
— Я его невеста и могу думать и говорить о нем все, что захочу.
— Мне думается, ты понимаешь, что я не намерена выслушивать твои изречения. — Мама любила скрасить свой тон иронией. — Я не уверена, что услышу что-нибудь трезвое и путное. Иди позвони Вадиму. Он ждет. Пусть сейчас же приедет.
— Мне он не нужен.
– Мне нужен.
— Я знаю, зачем он тебе нужен; хочешь поскорее сбыть меня с рук — в благополучную семью.
— Да, хочу. И именно поскорее. Ты, кажется, начинаешь проявлять дурной вкус; сегодня у тебя один, завтра другой, послезавтра — третий...
— Я не делаю ничего предосудительного.
— Мне известно больше, что ты делаешь, — сказала мама. — Позвони Вадиму.
— Не стану.
— Хорошо. Я позвоню сама. — Она повернулась к двери.
Я поспешно предупредила ее;
— И разговаривать будешь сама. Я к нему даже не выйду.
Мама чуть откачнулась от меня, грузно оперлась рукой о стол. Ее все больше изумляло мое поведение.
— Ты что — сумасшедшая или пьяная?
Я ощутила, как веки мои против воли сузились, ноздри напряглись, — это не к добру; в такие минуты я теряю над собой всякий контроль и могу сделать или наговорить такое, в чем после долго буду каяться и проклинать себя.
— Я в здравом уме и трезвой памяти. Я не выйду за него замуж. — Внутри у меня, подобно капле с сосульки, что-то оторвалось и полетело вниз, вызывая слабость в ногах. Рука моя легла на горло, словно хотела заглушить голос.
Этот панический жест не ускользнул от мамы, и, чтобы убедить ее, я повторила;
— Не выйду. Я не люблю его. Хорошая семья, обеспеченный дом!.. Думаешь, я стану прыгать от счастья? Это не дом, а монастырь!.. Ты еще не знаешь, какой Вадим! Тебе льстит, когда он вежливо улыбается. А что у него на душе, это тебя не касается.
— Замолчи! — крикнула мама. В глазах ее метался бешеный огонь.
В
— Господи, опять терзает девчонку...
Мама нетерпеливо взмахнула рукой, и дверь захлопнулась.
— Ты не соображаешь, что говоришь, — сказала она мне. — У тебя дикие глаза... — и прошла мимо. Халат зацепился за детский стульчик, она отшвырнула его ногой и ушла, и у меня не было сил остановить ее.
Комната плавно качнулась. Я прислонилась спиной к стене, чтобы не упасть. Что я натворила!.. Хорошо, что ничего не слышал Вадим. Это означало бы конец. А может быть, лучше, если бы он услышал все? Нет, запальчивость — плохой советчик. Надо во всем разобраться спокойно...
Я задернула штору, погасила лампу и легла в постель. Ой, как трудно отрывать от сердца то, с чем оно сжилось, что совсем недавно казалось нерасторжимым! Ребята считали наши отношения с Вадимом «окончательными и бесповоротными и пересмотру не подлежащими» и даже не пытались за мной ухаживать. Оказывается, эти отношения можно пересмотреть... Внезапно я ощутила возле себя Алешу, его дыхание на своем лице и в смятении откатилась к стене. Села в кровати. В комнате было тихо и полутемно. Вспомнила, как Алеша поцеловал меня, и опять задохнулась. Что со мной творится!.. Я зарылась лицом в подушку, я долго-долго ворочалась, прежде чем уснуть.
Проснулась рано. Сама. Долго и недвижно лежала, думала — о себе, о Вадиме и, конечно, об Алеше. Надвигалось что-то большое, и надо было в самом деле что-то решать. Неужели пришло серьезное, неизбежное? Посоветоваться было не с нем. Идти к папе неловко, я никогда к нему с такими вопросами и переживаниями не обращалась. Да и едва ли он примет это всерьез — он считает меня еще девочкой. Скажет, разбирайтесь во всем с мамой. А мама даже слушать меня не захочет после такого бурного объяснения. Поговорю-ка я с Еленой...
Вошла Нюша.
— Велела разбудить, — сказала она ворчливо. — Завтракать пора. Сердитая ушла. Приказала тебя не выпускать... Ты бы хоть и вправду передышку сделала, Женя, дома посидела бы, пока мать угомонится. Каждую ночь напролет — разве это хорошо для девушки?..
— Ладно, не ворчи, посижу. Принеси, пожалуйста, телефон.
Нюша внесла из передней телефонный аппарат на длинном шнуре. Я поставила его на колени и позвонила Елене Белой. Фамилия ее — Бороздина. Но в группе у нас была еще одна Елена, кудрявая толстуха Пономарева. И чтобы не путать их, ребята прозвали Елену Бороздину Белой за ее удивительные, цвета слоновой кости, волосы. Елена — единственная и верная моя подружка.
Я была влюблена в нее, завидовала ее красоте: высокая, царственная в своей медлительности, она покоряла с первой улыбки. У нее был умный лоб, который мне всегда хотелось потрогать. Казалось, он излучал свет, доброту и тепло.
Я набрала номер.
— Куда ты запропала, Женька? — спросила меня Елена. — Я не видела тебя целую неделю!
— Лена, я под домашним арестом. Приезжай ко мне, все расскажу. Приезжай скорее! Мы с Ню-шей в доме одни...
Я встала и прибрала комнату. Нюша подметала в передней пол. Я предупредила ее: