Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn]
Шрифт:
— Что ты здесь делаешь, Атрет?
Не желая ничего говорить в присутствии римского стражника, Атрет взял ее за руку и вывел в коридор. Стражник закрыл дверь и задвинул засов. Потом он открыл дверь напротив и зажег в том помещении факел, затем вышел и встал в другом конце коридора.
Проследовав за Хадассой в камеру, которую открыл для них стражник, Атрет прислушался к грохоту его удаляющихся шагов и сжал кулаки. Когда–то он поклялся никогда больше не возвращаться сюда, но теперь он снова был здесь, причем по собственной воле.
Хадасса
— Тебе ненавистно это место, — тихо сказала она. — Что же привело тебя ко мне?
— Я видел сон. И не знаю, что он значит.
Хадасса чувствовала, в каком он отчаянии, и помолилась Богу о том, чтобы Он наделил ее умением дать Атрету нужный ответ.
— Сядь со мной и расскажи мне свой сон, — сказала она, чувствуя слабость после нескольких дней, проведенных в ужасных условиях заточения, без еды. — Я, может быть, и не знаю этот сон, но о нем знает Бог.
— Я иду сквозь темноту, и темно настолько, что я буквально чувствую, как эта темнота давит на меня. Все, что я могу видеть, — это мои руки. Я иду довольно долго, ничего не чувствуя, хочу найти что–то вечное, незыблемое, и вот я вижу перед собой какого–то скульптора. Перед ним стоит сделанная им статуэтка, мое изображение. Она похожа на те, что продаются на рынке возле арены, но только эта настолько реальна, что мне даже кажется, будто она дышит. Скульптор берет молоток, и я знаю, что он собирается сделать. Я кричу ему, чтобы он не делал этого, но он одним ударом разбивает мое изображение на тысячи кусочков.
Весь дрожа, Атрет встал.
— Я чувствую боль, которой раньше никогда не испытывал. Я не могу пошевелиться. Потом я вижу свои родные места, кругом лес, и я тону в болоте. Рядом стоят отец, мать, жена, друзья — все они давно умерли или погибли. Я кричу, а они лишь смотрят, как я погружаюсь все глубже. Болото сдавливает меня, как та темнота. Но вот передо мной появляется какой–то человек, который протягивает мне руки. Его ладони в крови.
Хадасса смотрела, как Атрет устало присел, откинувшись спиной к противоположной стене.
— Ты взял Его за руку? — спросила она.
— Не знаю, — мрачно ответил он. — Не помню.
— Ты проснулся?
— Нет, — Атрет медленно задышал, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно. — Еще нет. — Он закрыл глаза и судорожно сглотнул. — Я слышу крик младенца. Голенький, он лежит на берегу моря. Я вижу, что на него идет с моря волна, и знаю, что она его смоет. Я пытаюсь его взять, но волна накрывает его. И вот тут я просыпаюсь.
Хадасса закрыла глаза.
Атрет откинул голову назад.
— Расскажи мне. Что все это значит?
Склонив голову, Хадасса молилась о том, чтобы Господь дал ей мудрости. Так она сидела довольно долго. Наконец, она подняла голову.
— Я не пророчица, — снова сказала она. — Толковать сны может только Бог. Но кое–что я, наверное, смогу объяснить точно.
— И что же?
— Человек, протягивающий тебе руки, — это
— Я знаю о ребенке, — на лице Атрета отразилось плохо скрываемое волнение. — Это мой сын. Я много думал о том, что ты сказала мне тогда, когда пришла в пещеру. Тогда я ответил тебе, что мне все равно, что будет с этим ребенком. — Он замолчал, потом заговорил снова. — Я посылал весть о том, что хочу взять ребенка, когда он родится.
Заметив встревоженный взгляд Хадассы, Атрет резко встал и беспокойно зашагал по камере.
— Поначалу я подумал, что, если я заберу его, это причинит боль Юлии. Но желание взять его к себе становилось непреодолимым. И я решил забрать его и вернуться в Германию. Я ждал, и вот, мне принесли весть. Ребенок родился мертвым.
Атрет горько засмеялся.
— Но это была ложь. Ребенок родился живым и здоровым. Она приказала бросить его в горах умирать. — Голос Атрета задрожал от слез, и он провел руками по волосам. — Я тогда сказал тебе, что даже если Юлия положит его к моим ногам, я отвернусь и уйду. Но именно это сделала она. Положила его на камни и ушла. Я ненавидел ее. Я ненавидел самого себя. Ты говоришь, что Бог смилостивился надо мной. Да уж, конечно, Бог смилостивился.
Хадасса встала и подошла к Атрету.
— Твой сын жив.
Он застыл на месте и посмотрел на нее сверху вниз.
Она дотронулась до его руки.
— Я не знала, что ты хотел забрать его, Атрет. Иначе я принесла бы его прямо к тебе. Пожалуйста, прости меня за ту боль, которую я тебе причинила. — Хадасса обессилено опустила руку.
Атрет схватил ее за руку.
— Ты говоришь, он жив? Где он?
Хадасса помолилась Богу о том, чтобы все то, что она сделала, в дальнейшем было для людей Божьим благословением.
— Я отнесла твоего сына к апостолу Иоанну, и он передал его в руки Рицпы, молодой вдовы, потерявшей своего ребенка. Она полюбила твоего сына с того самого момента, как увидела его. Рука Атрета ослабла, и он отпустил руку Хадассы.
— Мой сын жив, — удивленно произнес он, и тяжесть боли и вины оставила его. Он закрыл глаза, испытав необъяснимое облегчение. — Мой сын жив. — Прислонившись спиной к стене, он опустился на корточки, не в силах стоять на ногах. — Мой сын жив! — повторил он дрожащим голосом.
— Бог милостив, — тихо сказала Хадасса, нежно прикоснувшись рукой к его волосам.
Это ласковое прикосновение напомнило Атрету о матери. Он взял руку Хадассы и прижал ее к своей щеке. Только сейчас он смог разглядеть синяки и ссадины, покрывающие доброе лицо девушки, то, как сильно она исхудала, как изорвана и грязна ее туника. Хадасса спасла его сына. Разве он может уйти отсюда, оставив ее умирать?