Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Меня интересует, какие меря были приняты? Все-таки корпус Фельми — крепкий орешек.
— В обход ему песками двинулся казачий Кубанский кавкорпус. А после гизельской операции туда же пошел и кавкорпус донских казаков. Так что господину Фельми туго сейчас.
Затем оба они очутились в палате. Сидя на кроватях, склонившись друг к другу, старались не выдавать боли.
— Но что же все-таки произойдет в результате битвы за Сталинград? — задумчиво проговорил Рождественский, обхватив колени руками.
— Наши не пустят гитлеровцев за Волгу, — твердо сказал Сафронов. — Вот увидите…
— К сожалению, не уверен, буду ли иметь такую возможность, — встряхнул головой, сказал Рождественский.
— Подлечат, наберитесь терпения. Что вам врачи сказали?
— Почти ничего. Завтра эвакуируют в глубокий тыл. Боюсь остаться в потемках.
— Вы вот что, капитан, — помолчав, посоветовал Сафронов, — веселей, веселей все же! Не надо замыкаться в самом себе. Будете много думать, хуже получится. Держитесь, вы на это способны, понимаете?
— Я все это понимаю, полковник, — согласился Рождественский, — но давайте начнем лечение с того, что прекратим говорить о моем положении…
XXVI
В направлении Орджоникидзе Клейст отказался от плана прорыва к Грозному, но продолжал удерживать рубеж от Терека до Черных гор. Линия обороны противника проходила через селения Дур-Дур и Змейскую. Против дивизии Василенко зарылись в землю солдаты противника потрепанной 2-й румынской горнострелковой дивизии генерала Думитреску, остатки недобитого особого полка «Бранденбург» и поредевшие полки 13-й танковой дивизии.
Правей сосредоточились полки дивизии «СС-Викинг», а слева в горах сидела дивизия «Эдельвейс». Стянутые к рубежу вражеские артбатареи и минометные дивизионы беспрерывно обстреливали наши тылы и нашу линию обороны. Как только небо прояснялось, в воздухе появлялись «Юнкерсы» неудачливого генерала Фибиха.
Над обороной бушевала метель, сплошь застилавшая равнину. По ночам над окопами струился дымок с запахом испарений и подгоревших портянок. У печурки шевелились люди, поочередно отогревавшие руки, — одни приходили в крытую землянку, другие расходились траншейками. Два раза в сутки к траншейкам приползали батальонные повара с горячей пищей и не менее горячими новостями.
Теперь все в окопах заговорили о наступлении советских войск под Сталинградом. Это огромное событие вызвало у гвардейцев невиданно радостное возбуждение. Но в первом батальоне никто еще толком не представлял полного размаха и всей величины начавшейся грандиозной битвы.
Зная о том, что против лавины немецких войск, подкатившихся к Волге, выступили свежие силы советских армий, многие из сидящих здесь, в окопах, уже говорили, что происходящее сражение неизбежно повлечет за собой бегство войск Клейста. Гвардейцев не мог не волновать вопрос, как отразится на Кавказской группе немецких войск битва под Сталинградом.
— Андрей Иванович, какой целью задались немцы? — спрашивал Мельников, начинавший утрачивать терпение. — Здесь, в нашем секторе?
— Первое, — шутливо отвечал Симонов, — выбросить на нашу оборону весь запас авиабомб, мин и снарядов. Это им нужно, заметь. С Кавказа удирать будет легче.
Они сидели в землянке. Здесь был и Бугаев, снова исполнявший обязанности комиссара батальона.
— Чего-то противник ждет, — продолжал Мельников.
— Это самое «чего-то» — ясное дело, — сказал Симонов, посасывая цигарку. — Под Сталинградом наши перешли в наступление. Клейст и выжидает — чего же там произойдет? Авось все обойдется благополучно.
— Тогда что же?
— Тогда? Об этом надо у Клейста спросить. А сейчас для него главная задача — оборона. Почему? Да очень просто. Клейст сдерживает нас потому, что боится, как бы мы не вышли в тыл Моздокской группировке. Опять же этот, как его, да — Фельми, со своим африканским корпусом. Он и так от казаков харкает кровью, а тут бы еще мы. Клейст попытается, конечно, не пустить нас в Кабарду.
— В этом вся суть, — заметил Бугаев. — Так и полковой комиссар рассказывал на инструктаже.
— Говорил ли Киреев, что творится в районе Моздока? — поинтересовался Симонов.
— Оборона. Немцы держатся у станицы Стодеревской. Клейст подтянул туда 3-ю танковую и 111-ю стрелковую дивизии. А на Западном Кавказе, от Индюка под Туапсе, в сторону Горячего Ключа и до Новороссийска, противник, как и здесь, сильно стал укрепляться.
— А как с этим, с Фельми, в печках?
— На него наседают кавалерийские корпуса — казаки — донцы и кубанцы.
— Это я знаю, но вот держится же пока.
— Макензен в поддержку африканского корпуса послал танковые батальоны. Поэтому и держится. Наша конница спешилась. Идут ожесточенные бои. Поднявшись, потирая руки, Симонов спросил:
— А что слышно о нашем наступлении? Не говорили об этом?
Бугаев подвинулся ближе.
— Возвращаюсь в штаб дивизии, смотрю, — мать честная, — артбатареио, «катюши», — ждут, запорошенные снегом. Видел и танковые подразделения, тоже ждут. Но когда конец этому ожиданию?..
— Полагаю, недолго ждать. Наступать мы будем… Да, вот какая новость: письмо от Рождественского я получил. Он в Дербенте — тоскует, бедняга. О главном же, о своем зрении — молчит. Да и не сам он писал — почерк женский какой-то. — Симонов обернулся к Мельникову: — А ну, подай-ка карту.
Он ткнул обкуренными пальцами в надпись на карте.
— Видишь, — проговорил он, словно указывал не на стрелки, а на скрученные звенья траншей и окопов, пролегающих между горами и Тереком, — на всем протяжении фронта гитлеровцы зарылись в землю, зарылись и огрызаются, как затравленные псы. А думаете, будет необходимость повсеместно выбивать их? Произойдет что-то интересное… Они побегут сами, побоятся отстать…