Рассвет пламенеет
Шрифт:
— И это, товарищи, только с 13 ноября по 11 декабря. Бои продолжаются. Теперь дело за нами! Майор Симонов мне приказал: подготовить роту к атаке немецких окопов.
Серов хлопнул себя по бедрам.
— Самый полный вперед! Мы как есть готовы, товарищ старший лейтенант. Хотя бы сейчас на абордаж!
— Только б «нз» получить. Тогда до Ростова, — вставил Серафимов.
— Помолчи-ка, «нз» у немца добудем.
Метелев пробежал дальше, а Серафимов не без гордости сказал Серову:
— Ну, что, не говорил я тебе?
— Брехал — помню.
— Как это — брехал? — возмутился солдат.
— И совсем не в таком роде получается… Сталинградцы уничтожают гадов на месте, а ты излагал, что на Ростов погонят. Стратег из тебя, как недоквашенный пирог.
— Сеня, а не все ли равно?
— Нет, Филиппка, совсем не все равно, — смягчаясь, сказал Серов. — Давай, дружок, прикрути-ка у себя… чтобы все потуже. Придется отдать концы, пойдем в дальнее плавание!
— Приказ на то будет.
— Знаю. Но в боевой готовности состоять надо.
XXVIII
Приказа о наступлении все еще не было. В долгие зимние ночи немцы и румыны рыли и утепляли окопы. Из показаний пленных можно было сделать вывод, что Клейст намерен до самой весны ждать благоприятных условий для наступления.
Не оборону гвардейцев по-прежнему рушился ураган артиллерийского и минометного огня.
Симонов перевел Рычкова в первую роту. Здесь не хватало людей, а Рычков привык обходиться без второго номера, и ему радостно было сознавать, что он управляется один, исполняя обязанности бронебойщика, автоматчика и, в некотором смысле, даже командира огневой точки. Высовываясь из-за кромки окопа, он окидывал взглядом заснеженный ровный простор, и хотя вокруг было мрачно и тускло, ему хотелось петь и кричать — пусть же бушуют ветры!
Он верил, что скоро раздастся команда — вперед! Против вражеской силы встанет гвардия. Стоя на коленях, он часами всматривался вперед, — мокрый от снежных хлопьев, он не чувствовал холода.
На западе сквозь редкую метель светился кирпичного цвета закат. Слышались орудийные залпы, рвались снаряды. По широкому фронту артиллерийская дуэль то разрасталась, то затихала. От Филимонова Рычков знал, что к полю сражения в Орджоникидзевском направлении Клейст стянул до восемнадцати артдивизионов.
С наступлением тьмы метель почти прекратилась, ослабел и ветер. Рычков отчетливо услышал, как близко захрустел снег. Оглянувшись, он просиял: перед ним вырос Симонов.
— Андрей Иванович… товарищ гвардии майор, — спохватившись, полушепотом проговорил бронебойщик. — Вы?!
— Не спите? — одобрительно спросил Симонов.
— Невозможное это дело в ночь… Что же это мы сидим, товарищ гвардии майор, не наступаем?
— Не торопитесь, товарищ Рычков. Сила наших войск уже направила события по новому пути. Так что не тужите… Мы, защитники Кавказа, не отстанем от сталинградцев.
— Значит, встанем во всю величину?
— Встанем, и очень скоро. Обязательно встанем! Здесь не дадим им праздновать Новый год.
— Сегодня 22 декабря, товарищ гвардии майор… Когда же все-таки?
Симонов и сам не знал знаменательной даты, но каждый час он ждал приказа о всеобщем наступлении. В эту ночь, невзирая на рвущиеся снаряды и мины, он побывал во многих окопах. Сотни солдат и десятки командиров его батальона предчувствовали великие события, бодрствовали, ждали… Это напряженное ощущение не давало и ему уснуть.
Только к концу ночи Симонов вернулся в штабную землянку. В узком ходе сообщения стоял часовой. Он посторонился, пропуская майора — тот стал рядом, направил на часового луч фонарика. Солдат заморгал, жмурясь.
— Вы почему не спрашиваете, кто к вам идет? — строго спросил Симонов.
— Я вас издали заприметил, товарищ гвардии майор.
— Заприметил! — упрекнул Симонов и прошел в землянку.
От волны хлынувшего воздуха в сумраке заколыхалось карбидовое пламя светилки, стоявшей на столике. Около стенки, на ящике из-под патронов, сидел лейтенант Мельников. Он спал, склонив голову на ладони, локтями упершись в колени. У ног его стоял котелок с застывшей кашей. В полумраке, на полу, застланном брезентом и сеном, под плащ-палатками спали Бугаев и писарь Зорин. Друг против друга сидели два телефониста, дежурившие у аппарата.
— Из штаба полка никого не было? — спросил Симонов, стряхивая снег с ушанки.
— Нет, не было, товарищ гвардии майор, — ответил старший телефонист.
— Тише, тише, — предупредил Симонов. — пусть люди поспят. И я провалюсь на часик. В случае чего — будите меня…
— Есть разбудить.
Растянувшись на соломе и положив на вещи голову, Симонов почувствовал под ухом у себя что-то твердое. Он приподнялся, полусидя, опершись на локоть, развязал вещевой мешок, сунул руку в него — замер вдруг, нащупав губную гармошку Пересыпкина. Задумался… Его густые седоватые брови сдвинулись и почти сошлись над переносицей, на лбу образовались угрюмые складки от тяжелого воспоминания: «Ребятишкам своим увезти собирался!» — мысленно произнес Симонов. Вытащил гармошку и поднес ее к лицу, к самим глазам — теплым воздухом подул на нее, затем насухо вытер рукавами шинели и, завернув в свой носовой платок, положил обратно.
— Будет доставлена по назначению, — тихо, но решительно проговорил он, — доставлю, Никита, дорогой… — повторил он, завязывая вещевой мешок. — Эх ты, Никитка, Никитка!..
Симонов снова прилег, — услышал, как где-то недалеко разорвался снаряд. Звук, подхваченный заунывно подсвистывающим ветром, унесся в пространство.
— Черт бы побрал их — все бьют! — полусонно проговорил Мельников, поднимаясь.
Он без шороха перешагнул через спящих, вышел под открытое небо и сразу словно окунулся во тьму. Ветер усиливался, в стороне гор неумолчно шумел деревья, они словно хлестали друг друга оголенными ветвями. Тяжелые, разбухшие тучи поднялись выше. В просветах скупо мерцали звезды.
И вдруг Мельников услышал, как Симонов с кем-то заговорил по телефону. Он вернулся в землянку.
— Да, да! — повторил Симонов в телефонную трубку. — Я понял вас, товарищ третий. Есть!
Мельников слегка приоткрыл рот, стоя с затаенным дыханием, и ждал, что скажет сейчас Симонов.
— Товарищи! Командир полка приказал подготовить батальон к большому штурму.
Вскакивая, Бугаев спросил скороговоркой:
— Всеобщее наступление, Андрей Иванович?