Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Слушаю вас, товарищ подполковник!
— Вызвать ко мне командира артдивизиона капитана Смирнова — срочно!
Василенко присел к столу, раскинул хрустящую, лощеную карту, разгладил ее ладонью.
— Садитесь, Смирнов, — словно только сейчас заметив комбата, приказал он. — Не торчите на проходе, садитесь.
Симонов присел, молча и напряженно ожидая, что прикажет комдив. А тот, вяло улыбнувшись, вдруг порывисто отдернул от карты руку и, помахав ею у лица, будто отгоняя табачный дым, сказал:
— Командир корпуса приказывает немецкие танки встретить из окопов. Вы понимаете, Симонов, что против дивизии может выступить одна из трех танковых дивизий? Вас подстерегают десятки серьезных неожиданностей. Это война, товарищ инженер-строитель!
Немного задетый грубоватым, насмешливым тоном комдива, комбат промолчал. — мы не можем очертя голову бросаться батальоном на немецкий полк, — продолжал Василенко. — И на обжитые окопы не очень рассчитывайте. Засиживаться в них мы не намерены. Наступит пора, будет приказ — вперед. Предупреждаю: наломаете дров, исправлять ваши промахи у меня времени не хватит…
Тихим и спокойным голосом Киреев сказал:
— Вам следует запомнить, Симонов, и внушить своим подчиненным: при любых условиях — отступление совершенно исключается.
— Затаите дыхание, не шевелитесь до утра. Ждите, когда немцы скопом полезут, как вчера, — заключил Василенко, вставая. — Ясно?
— Мы со своим комиссаром ориентировали роты в том же духе.
— Загляните к начальнику штаба и немедленно в батальон.
Симонов козырнул и вышел.
Прислушиваясь, как замирают мерные шаги комбата, Киреев заметил:
— С Симоновым не следовало бы так резко, командир. Комбат не заслуживает…
Василенко всякий раз не мог скрыть досаду, когда Киреев подмечал его неприязнь к Симонову.
— Пока я еще не знаю, чего заслуживает этот Симонов, — сказал он. — Не знаю!
— Изучайте, будете знать, — возразил комиссар. Он встал, подошел к лампе и прикрутил фитиль. — Дымит, дышать нечем. Да-а… Людей изучать интересно, Владимир Петрович. И нужно… Тогда мы собственными глазами увидим человека — с его взлетами и срывами, с ошибками и душевными страданиями, со стремлением исправить ошибки, — будем точно знать, можно ли на него опереться. Характер командира проявляется в действии. Верно ведь? А мы с вами Симонова в действии еще не видели.
— На рассвете Руоффа встречаем, некогда мне изучать. Я не уверен в этом Симонове, как уверен в Ткаченко или в любом другом кадровом офицере. Кто он? Инженер-строитель. А полку нужен настоящий комбат.
— Кстати о Ткаченко, об этом, как вы говорите «положительном комбате». Его требование неосновательно.
— А-а! — подхватил Василенко, обрадованный переменой темы. — Вы по поводу Магуры?
— По-видимому какие-то причины у нее были, если потребовала перевода. Начальник медсанслужбы мог бы не согласиться с ее доводами, но он все же перевел ее. Возвращать Магуру во второй — ни в коем случае.
— Начальник медсанслужбы жаловался мне, — с усмешкой сказал Василенко — Ткаченко его штурмует: «Виддай ликаря!» А доктор спрашивает: «А вона що, твоя?» Ткаченко не отступает: «Виддай, кажу. По-доброму виддай, а то…» — Василенко тряхнул головой и засмеялся. — Прорвало человека!
— Просто разнузданность! — возмутился Киреев, продолжая тихонько барабанить пальцами по столу.
— Самолюбивый он, черт…
— О, как же! Этому надо положить конец. Я никогда не встречался с этой Магурой, но она, по-моему, права, что решила уйти подальше от такого комбата.
— Я ему всыплю, комиссар, — сказал Василенко. — Сгоню с него всю блажь! Сгоню! Н-ну, добре. Так ты не поедешь со мной к полковнику?
Киреев не успел ответить — из траншеи послышался голос:
— Разрешите войти?
Шурша плащ-палаткой с откинутым на спину капюшоном, вошел старший лейтенант, артиллерист. Красивый и стройный, щелкнув каблуками, он встал во фронт и доложил:
— Капитан Смирнов вызван начальником артиллерии корпуса. По вашему приказанию, товарищ гвардии подполковник, я вился командир первой батареи старший лейтенант Кудрявцев.
— Добре, товарищ старший лейтенант, — сказал Василенко, любивший четкую речь и подтянутость. — Но я вас не вызывал.
— Временно замещаю капитана Смирнова, товарищ гвардии подполковник.
— Об этом следовало доложить сразу, — заметил Василенко. — Как вы выбрали огневые позиции?
— Ночь! — пожав плечами, сказал Кудрявцев. — Но все же батареи за высотками расположили. Будем вести огонь с закрытых позиций.
— А если нужно будет выдвинуться вперед, тягачи не потребуются вам?
— Народ у нас дружный и сильный. Выдвинемся без тягачей.
Щуря глаза, Василенко хитровато спросил:
— А скажите, ваши автомашины или, пусть будет по-вашему, тягачи заправлены они?
— До Моздока хватит горючего — заправлены.
— Туда пока еще Руофф нас не пустит, — возразил Василенко. — Вот что, товарищ гвардии старший лейтенант, в районе Грозного остались наши тыловые подразделения. Пошлите за ними все до одной автомашины.
Кудрявцев приоткрыл рот, намереваясь что-то сказать, но так и остался стоять с испуганным лицом. Василенко окинул его взором.
— Я вижу, вы не поняли моего приказа! — строго сказал он, сдвинув над переносицей брови в одну линию.
— А как же, если вдруг… в случае прорыва? Это же орудия, боеприпасы? — полушепотом проговорил старший лейтенант, инстинктивно отшатнувшись.
— Если произойдет ваше «вдруг» или «в случае», будете умирать у орудий. А пропустите фашистов — тогда орудия нам не нужны. Ясно?
— Ясно!
— Туда и обратно, — продолжал Василенко, — даю сроку четыре часа. На рассвете они должны быть здесь!