Расточитель
Шрифт:
Минутка садится к письменному столу Молчанова.
(Выходя на авансцену.) Ну, кашу заварил. (Тихо смеется.) Хе-хе-хе... в колокола про суд ударили и звонят, и звонят... ха-ха-ха! Да что тут хитрого, в колокола звонить! Вот вы пожалуйте прислушать, как я вам в лапти звякну. (Уходит.)
Минутка. Да, ты прав, пан Фирс, ты прав! (Берет себя за ухо и подражает Фирсу.) "Делай так, чтоб хвост не знал, что затевает голова. Не эта голова, что вышла, а вот эта (показывает на свой лоб), что будет дело доделывать".
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Большая зала в доме купца Мякишева. Мебель старинная, обитая черным; по обеим сторонам два одинаковые дивана; перед ними столы; бюро; часы с кукушкой; в углу колонка красного дерева с букетом восковых цветов под стеклянным колпаком. При поднятии занавеса через открытые окна комнат слышен со двора шум многочисленной толпы народа. Шум начинается до поднятия
занавеса.
ЯВЛЕНИЕ I
Мякишев сидит за столом на диване; Князев помещается за тем же столом на
кресле; Минутка пишет.
Князев. Эк, как галдят!
Минутка. С утра стоят здесь на дворе; пекота, жарко; оголодали, Фирс Григорьич, а суд еще, гляди, ведь не сейчас начнется. (Оставляя перо.) Иван Максимович, говорят, только что сейчас приехал с дачи в город и зашел к голове, но голова его не принял.
Князев. Да; не принял. Ну что нам до того - принял или не принял. (Смотрит в окно.) Скажи, пожалуйста, чего это они все в одно место вверх смотрят?
Минутка (тоже выглядывая в окно). Галка вон на карнизе сидит. Галку смотрят.
Князев. Что ж она чудного делает, что они в нее воззрились?
Минутка. Ничего - хвостом трясет, а они смотрят.
Князев (смеясь). Эко дурачищи!
Народ (под окном за сценою). Ха-ха-ха! У-у! у! у! уре! Полетела! полетела!
Князев. Ха-ха! Что за скоты такие. (Минутке.) Поди-ка ты сюда. (Отводит его в сторону.) Там спосылай кого-нибудь скорее в мой шинок, что на угле здесь ближе, и прикажи сидельцу, чтоб всем им в долг дал кто сколько вылопает. Понимаешь ли: не давать даром, чтоб не сказали, что я подпаивать хотел всю эту сволочь. В долг пусть лопают. Отдаст ли, не отдаст ли который, но только в долг давать... Беги.
Минутка. В минуту, Фирс Григорьич.
Князев (Мякишеву), А ты, отец, чего-то нюни распустил?
Мякишев (покачав головой, тихо). Жалко мне его. Я его люблю.
Князев. Чурилка ты, как посмотрю я на тебя, а не купец! Что, будем так к примеру рассуждать, - что, если я напьюся допьяна, да в твоих глазах полезу в реку - пустишь ты меня? Топись, мол, Фирс Григорьич, я с тебя твоей воли не снимаю? или поприудержать безделицу? Что тебе долг-то твой христианской повелевает?
Мякишев. Да христианский долг, конечно...
Князев. Ну то-то и оно "конечно". Не то что просто приудержишь, а если буянить стану, так и свяжешь да положишь, пока умирать охота пройдет. Не что иное и с ним делают: он топиться хочет, а мы его удерживаем; он буянит - что делать, мы его свяжем.
Мякишев (тыкая в стол пальцем). Вот это-то вот, свяжем-то... слово сие жестоко есть.
Князев. А если Марьюшка к тебе назад придет на хлебы, да не одна еще теперь, а с внучками, которые все есть-то просят, сие не жестоко будет?
ЯВЛЕНИЕ 2
Те же и Анна Семеновна.
Анна Семеновна (входя с сердитой миной. К мужу). Да ты чего с ним, Фирс Григорьич, говоришь-то? О чем? Он ведь небось не понимает.
Мякишев. Небось понимаю.
Анна Семеновна (мужу). Ну как же! Не мало ты когда что-нибудь понимал. Видишь, осовел совсем; все спит. Теперь вон май месяц - народ в реке купается, а он, точно кот, все на лежанке трется. (Князеву.) Не слушай ты его, сват, ни в чем. Нечего его слушать. Делай, как ты сам знаешь. Ведь ты у нас, все знают, какой ты умный; тебя умней никого в городе нет.
Князев. Да, дураком не ставили.
Анна Семеновна. Да и Марьюшка вчера у меня вечером также была, так то ж говорит: как, говорит, дяденьке Фирсу Григорьичу, говорит, угодно, а надо, говорит, его ограничить. Не так, чтобы вполне, говорит, ограничить, а чтобы он только, говорит, ни до чего бы не доходил; а я бы, говорит, всем распоряжалася.
Князев. Ну разумеется она.
Айна Семеновна. Потому что иначе она его никак с собой к любви не приведет. Видишь, вон он как позавчера без всякого стыда махнул к Маринке, так и теперь до сих пор там... я не бывал к жене. Легко это ей, Маше-то? Да и скажи ж, сват, сделай милость, - скоро ее, Марину-то, вышлют? Ведь неприятно это нам, что она тут живет.
Князев. Ну погоди, вышлют. Надо, чтобы добро-то прежде было в ваших руках, а тогда в ваших руках и правда будет.
Анна Семеновна. Разумеется так! (Мужу.) А этот еще упирается.
Мякишев. Мне суда страшно.
Анна Семеновна. Какого это суда?
Мякишев. Страшного суда господня.
Анна Семеновна. Так, стало быть, суд-то этот над тобою над одним, что ли, будет? Над всеми ведь этот СУД будет. Так ведь на то же человеку положена молитва - отмолить можно. Да тебе и отмаливать-то нечего: ты молчи, да и только. Я, мол, что все, то и я; я ничего не знаю. Так тут и греха нет.
Князев. Вот видишь, жена-то у тебя какая мозговитая.
Мякишев машет рукою и уходит.
(По уходе Мякишева, фамильярно и с своеобычным куртизанством, к Анне Семеновне.) Ах ты, копье мурзомецкое! Гляди, как она командует.
Анна Семеновна (улыбаясь из-под брови). У тебя научилась.
Князев (вставая и потирая поясницу). Э, девка, уж я и сам-то все позабыл: старо становится и ветхо.
Анна Семеновна. Нет, видно, ты стар-то никогда не будешь. У тебя, у старого-то, все, слышно, идет не по-старому, а по-молодому.