Растревоженный эфир
Шрифт:
— Да, — кивнул Арчер. — Естественно.
— А что бы вам хотелось услышать от меня? — Мистер Сандлер наклонился вперед, пристально всмотрелся в режиссера.
— Полагаю, мне бы хотелось, чтобы вы сказали, что я могу вернуться к прежней системе подготовки шоу. Нанимать тех, кто работает на повышение рейтинга программы, и увольнять тех, кто этот рейтинг снижает.
— Ага. — Мистер Сандлер кивнул. — Именно этого я от вас и ожидал. Не стану этого делать. Не могу. Если вы будете стоять на этом, полагаю, мне не останется ничего другого, как пожать вам руку, пожелать удачи и попрощаться. Разумеется, после ленча. Вы все еще хотите меня выслушать?
— Да.
— Хорошо. Приятно видеть, что вы здравомыслящий человек. Спасибо, Чарли. — Мистер Сандлер улыбнулся официанту, который ставил перед ними стаканы. Поднял свой. — За ваше здоровье.
Они выпили. «Старомодный» был очень хорош, практически чистый бурбон с едва ощутимым привкусом лимона.
— Мне самому противно то, что я вам только что сказал. Тридцать лет я руководствовался в бизнесе одним-единственным принципом. Знает человек свое дело или нет? Если знает, он продвигается выше, если не знает — оказывается за воротами.
Арчер попробовал:
— Восхитительно.
Устрицы, нежные на вкус, твердой коричневой корочкой напоминали орешки. Мистер Сандлер тоже принялся за еду, ловко орудуя ножом и вилкой. Он заговорил, лишь когда официант отошел от их столика.
— Теперь мне приходится менять мои принципы. Прошлого уже не вернешь. Свобода выбора канула в Лету. Не хочу притворяться, будто мне это нравится. Не стану говорить, что сейчас лучше, чем прежде. Меня вполне устраивала ситуация, когда я мог нанимать и увольнять кого хотел, а тех, кто совал нос в мои дела, выставлял за дверь. В наши дни любой может зайти в мой кабинет с таким видом, будто ему принадлежат семьдесят пять процентов акций, и начать учить меня жизни. Делай то, не делай этого, плати столько-то, воздержись, сними, добавь, получи разрешение, раскрой бухгалтерские книги. Профсоюзы, правительство, это чертово министерство финансов. Произведи продукции больше чем на десять тысяч долларов в год, и тебе уже надо акционироваться. И привнес все это не я. — Мистер Сандлер поднял вилку, дабы подчеркнуть свои слова. — Ваш святой мистер Рузвельт и его не менее святые наследники и назначенцы. У нас в почете те, кто сами ничего не производят, зато постоянно суют нос в чужие дела. И начало этому положили вы и ваши демократы, поэтому не очень-то удивляйтесь, если люди, которые не вызывают у вас теплых чувств, вдруг заинтересуются вашими делами. Вы положили бизнес на операционный стол, и теперь мы бессильны, если в операционную войдет мясник с большущим ножом в руке. Так вот, теперь те самые люди, которые учат меня, как делать лекарства, указывают, как я должен их рекламировать. И что произойдет, если я начну с ними борьбу? Они объявят бойкот моей продукции, они наймут газетных обозревателей, которые вываляют меня в грязи, они начнут запугивать моих покупателей. На рекламу я трачу миллион долларов в год. Цель рекламы — продавать товар. Каким же я буду бизнесменом, если на каждый доллар, вложенный в рекламу, я буду терять два доллара на продажах? Вы волнуетесь из-за пяти человек. Я же стараюсь защитить пять тысяч. Теперь о коммунистах. Вы относитесь к ним достаточно лояльно, заботитесь об их правах. Потому что, по существу, вам не приходилось сталкиваться с этими мерзавцами. Я бизнесмен. У меня большой завод. Я владею участками земли. У меня есть акции и государственные облигации. И что, по-вашему, они сделают со мной, если придут к власти? Я исчезну. Был и нет. — Мистер Сандлер щелкнул пальцами. — Вот так. — Лицо его раскраснелось, он словно вкладывал в слова все горести и страхи, копившиеся не один год. — На такого старика, как я, они даже не потратят пулю. Стукнут дубинкой по голове и бросят в ближайшую канаву. И это не фантазии. Не преувеличение. Не теория. Это факт. Прочитайте что-нибудь из написанного этими говнюками, когда они честно выражали свои взгляды, и вы все увидите сами. Они называют это ликвидацией буржуазии. И что, по-вашему, это означает? Что ж, я — буржуазия, и я не готов ликвидироваться, поэтому буду сражаться с ними, пока кто-то из нас не упадет. Я их знаю. Они терлись на этом заводе с тридцатого года, а этот чертов Новый курс [53] только наскипидарил их. Они раздулись от важности и действительно стали мешать нормальной работе. Не проходило и года, чтобы они не устраивали на заводе какую-нибудь заварушку. И если вы думаете, что они хотели лишь повышения заработной платы или улучшения условий труда, значит, у вас не все в порядке с головой. В сороковом году, когда я получал огромную прибыль от ленд-лиза [54] Франции и Англии, они попытались организовать забастовку. Я не имею ничего против профсоюза, представители которого приходят и просят увеличить часовую оплату на десять центов, если они действительно их заработали. Но я не пожелал садиться с ними за стол переговоров и соглашаться на их условия только потому, что их московские дружки заключили грязную сделку с немцами. Я вызвал ФБР и уволил всех товарищей до последнего. Пару дней казалось, что мне придется закрыть завод, а мы работаем без единого перерыва тридцать лет. Но я предпочел бы повесить на ворота большой замок, чем уступить им. Я знаю этих мерзавцев и не хочу иметь с ними никаких дел. Я выставил из дома своего племянника, когда тот приехал из колледжа и начал рассказывать мне о величии
53
Новый курс — система мероприятий президента Ф. Рузвельта в 1933–1939 гг., направленная на ликвидацию последствий Великой депрессии (1929–1933) и решение социальных проблем.
54
Ленд-лиз — передача Соединенными Штатами Америки вооружения, боеприпасов, продовольствия и других товаров и услуг взаймы или в аренду иностранным государствам, чья оборона признавалась жизненно важной для национальной безопасности США.
Мистер Сандлер давно уже забыл про еду. Пальцы сжались в кулаки, лицо пылало, глаза злобно сверкали. Арчер слушал, иногда отправлял устрицу в рот, думал о том, что приехал он, похоже, зря.
— И я сказал об этом его матери. Прямо в лицо. Своей сестре. Слезы хлынули как из ведра. Для еврейского мальчика это позор. Да и вообще все эти еврейские фамилии в списках коммунистов. Пятая колонна. В тридцать девятом и сороковом у них словно мозги отшибло. Они все помогали нацистам только потому, что Сталин подписал с ними какую-то бумажку. Что же это за люди? У зверей, которым Бог не дал разума, инстинкт самосохранения развит сильнее. И я слышал все их аргументы. Они чувствуют себя отверженными, не могут попасть в некоторые колледжи, клубы, гостиницы, для них введен запрет на профессии. Они страдают и бунтуют. Чушь. Я не могу попасть во многие гостиницы. Я даже не могу сыграть с Майком Ферресом в гольф в его клубе. И что? От чего я должен страдать? Я закончил Пенсильванский университет. Я создал компанию. Я разбогател. Оба моих сына учились в колледже, мой старший сын дослужился до капитана. Если меня это задевает, я даю выход чувствам в работе. На этот счет есть анекдот. Типичный еврейский анекдот. Коуэн злится. Его не пускают в гостиницу. Он говорит Леви: «Ты знаешь, кто мы? В этой стране мы — граждане второго сорта». Леви на минуту задумывается, потом смотрит на небеса: «Не дай Бог, что-нибудь переменится».
Мистер Сандлер впился взглядом в Арчера. Режиссер не рассмеялся. К сожалению, он уже слышал этот анекдот. И знал, что звучащая в нем горечь будет вспоминаться ему всякий раз, когда придется разговаривать с евреем. Он чувствовал, что комментировать тут нечего. Человек со стороны не мог сказать по этому поводу ничего умного. К удивлению Арчера, мистер Сандлер вздохнул и вновь принялся за еду. Лицо его побледнело, вспышка ярости сошла на нет.
— А что случится с ними, если коммунисты возьмут здесь вер»? — неожиданно спросил мистер Сандлер. — Что происходит в России? Евреев уничтожают. Сначала — религию, потом — общину, теперь — личность. Газеты пишут об этом каждый день, а они все равно не верят. Там нет места для меньшинства. Все должны быть одинаковыми. Они уничтожили миллионы своих граждан. Так почему им делать исключение для евреев? Об этом пишут во всех газетах. Их надо только взять в руки и прочитать. Иногда я просыпаюсь утром и думаю: «Слава Богу, я уже старик и умру через четыре года». — Он уставился в тарелку. — Именно я сказал Хатту, что Покорны надо уволить немедленно. Я ненавижу Покорны… лично… хотя никогда его не видел.
— Я не думаю, что в этом вопросе вы объективны. Покорны с двадцать пятого года не говорил о политике.
— Возможно, — не стал спорить мистер Сандлер. — Но он солгал, чтобы попасть в эту страну. И женился на коммунистке. Если ты живешь с женщиной, то несешь за нее ответственность.
Арчеру вспомнилась разъяренная великанша и затюканный низенький толстячок. Мысль о том, что кто-то мог нести ответственность за миссис Покорны, вызвала у него улыбку.
— Вам бы взглянуть на эту даму.
— Не испытываю ни малейшего желания, — отрезал мистер Сандлер. — И чем быстрее этот сукин сын покинет страну, тем будет лучше для нас всех.
Арчер посмотрел на старика, режущего устрицу. Суровое, закаменевшее лицо однозначно указывало на то, что решение окончательное и обжалованию не подлежит. Бедный Покорны, подумал Арчер, злой рок преследовал его везде: в Вене, Мексике, Филадельфии. Его отвергли и евреи, и не евреи.
— Мне бы хотелось, — говорил Арчер для успокоения собственной совести, уже понимая, что композитора ему не спасти, — чтобы вы уделили ему пятнадцать минут и…
— Я больше не хочу о нем слышать, — оборвал его мистер Сандлер. — Ни слова. — Он положил на стол нож и вилку. Взглянул на часы. — Уже поздно. Мне пора на завод. Я собираюсь сделать вам предложение. Торга, Арчер, не будет. Или вы его принимаете, или нет. Покорны уходит. Матеруэлл уходит. Атлас уходит. Раз он не шевельнул и пальцем, чтобы защитить себя, значит, на участие в программе ему наплевать.
Арчер не отрываясь смотрел на старика. Говорил тот резко, отрывисто, отдавал приказы, как и все последние сорок лет.
Зубы щелкали. Его собственные зубы, отметил Арчер. Сколько же тысяч долларов, прикидывал он, слушая мистера Сандлера, заработали дантисты, чтобы сохранить их.
— Уэллер… — Тут мистер Сандлер замялся. — Насчет нее подумаем. Три передачи сделайте без нее. Потом пригласите раз-другой, и посмотрим, что из этого выйдет. Что же касается Эрреса… — Он замолчал.
Арчер замер. Рука, в которой он держал вилку, задрожала, и он осторожно положил вилку на тарелку.
— Вы гарантируете, что Эррес не коммунист. — В голосе мистера Сандлера не слышалось вопросительных интонаций.
— Да, — с мгновенной паузой ответил Арчер.
— Вы знакомы с ним много лет. Я вам доверяю. — Слова вроде бы добрые, подумал Арчер, но тон холодный, угрожающий. — Я решил, что вы честный человек, и с Эрресом я поверю вам на слово. Нелегко уволить человека, раненного на войне, награжденного «Серебряной звездой». Но помните, я иду на это под вашу ответственность. Только вашу. Вы лично отвечаете передо мной за Эрреса. Это понятно?
— Понятно.
— Далее… Собственно, это все. Если вас все устраивает, я сегодня же позвоню Хатту и скажу, кто остается, а кто уходит. Если не устраивает… я готов прямо сейчас принять вашу отставку.