Равнение на знамя
Шрифт:
Человечек в трениках трещал как заведенный. Он, разрешите доложить, держал небольшой частный автосервис, а вот буквально четверть часа назад к нему нагрянули… ну, не друзья и не знакомые, конечно (спаси Аллах от таких друзей, мы люди законопослушные, вах, начальник, веришь-нет!!!), а как в этих местах водится, люди, некоторым образом с хозяином пересекавшиеся. «Самеда знаешь? У которого ворота зеленые? Я троюродный брат жены его дядюшки, а с тобой мы мельком виделись, когда ты у Заура покупал крестовину…» Примерно так. Визитеры глазом не моргнув заявили, что хотят быстренько отремонтировать означенную бордовую «пятерку», попавшую в аварию — а еще хозяин должен оставить у себя до вечера больного. Вечерком, по темноте, за ним приедут.
Владелец автосервиса
Естественно, свои догадки и соображения хозяин незваным гостям вслух высказывать не стал — тем более что у одного за ремень под пиджаком был засунут пистолет, а на заднем сиденье «пятерки» в открытую валялся автомат с подствольником. Визитеры ласково похлопали его по плечу, нахмурясь, спросили: «Ну, ты все понял, да?» Потом за ними приехала белая «таврия», и они исчезли, оставив «больного», которого отвели в зданьице автосервиса.
Хозяин, нисколько не раздумывая — что он гордо подчеркнул уже несколько раз, — сообщил в органы правопорядка о всем происшедшем, едва отъехала «таврия». И теперь он умолял даже не о награде за верность закону и порядку — об этом и речи не заходило, — а о том, чтобы товарищ начальник каким-то волшебным образом изъял нехорошего гостя так, чтобы при этом ни единая штакетника не сломалась и стекла на рубль не разбили. «Я человек бедный, рабочий, собственным горбом и руками детей кормлю, которых куча, мал мала меньше, начальник, да, и все кушать хотят, и бабушка старая, и папа немощный…» Обычные в таких случаях причитания.
Полковник машинально кивал. Вообще-то хозяин мог заранее ни о чем не беспокоиться. Уже давно положено, чтобы весь причиненный в таких случаях ущерб старательно возмещали из казны. Даже хозяину хазы, явки, малины, знаете ли, до копеечки компенсируется весь убыток, который ему нанесли во время обыска, отдирая половицы, ища тайники в стенах. Но что-то не тянуло прочувствованно объяснять все это хозяину: голова была полна других забот. Спецназ окружал усадебку в общем бесшумно, так чтобы изнутри никто не заметил — и, судя по тому, что боевик пока что не огрызался, он еще не понял, что попал в окружение. Описанные хозяином раны для организма не особенно опасны, обильного кровотечения вроде бы не было (во дворе пятен не видно, да)… следовательно, что мы имеем? А имеем мы перспективного кандидата в «языки», несомненно напрямую связанного с искомой бандочкой. Отсюда автоматически вытекает, что его следует брать живьем… а это, понятно, не так просто. Трещотки у него, уже известно, нет, но пистолет имеется, и гранаты, хозяин клянется, по карманам распиханы.
А самое неприятное — характер укрытия. Не в чистом поле и даже не в доме-квартире. Раненый обосновался на постой в автомастерской: кирпичное зданьице, где, кроме широкой двустворчатой двери, в которую заезжают машины, имеются лишь два окошечка под потолком, такого размера, что человек в них никак не протиснется. Это и не окошки даже, а скорее уж кошачьи лазы сантиметров двадцать в высоту и тридцать в ширину, крест-накрест забранные тронутыми ржавчиной железными прутьями. Но даже не это самое скверное — внутри, как поторопился сообщить хозяин, пара бочек с автомаслами, несколько канистр с бензином, куча пластиковых сосудов со всевозможной автохимией, опять-таки без исключения горючей, да еще «шиньон» с почти полным баком. Если внутрь полетят пули, большие шансы заполучить нехилый костерчик со взрывами. Оно бы плюнуть и растереть, все равно хозяину держава старательно погасит все возможные убытки — но ведь живьем брать супостата велено…
Полковник украдкой покосился влево — там стоял обыкновенный, ничем не примечательный на вид человек в таком же камуфляже, как многие вокруг. Маячившие на приличном отдалении местные
Как любой военный человек со стажем, полковник испытывал непонятные штатским чувства, весьма специфические и в словах вряд ли выражаемые: когда проводишь операцию, на которой присутствует самое высокое начальство, над тобой имеющееся… В общем, не всякий поймет.
Он сверху вниз смотрел на хозяина, а тот, на коленях примостившись рядом с лавочкой, старательно чертил на листе бумаги внутренность мастерской: расположение бочек, машины, подъемника, прочего. Хоть какое-то представление будет об этом, мать его, бункере. И гадай теперь, насколько засевший там боевик идейный и упертый. Может, считает свою поганую жизнь величайшей ценностью на свете и цепляться за нее будет зубами и когтями, а может, как раз наоборот, только и мечтает стать мучеником за веру, заполучить постоянную прописку в раю и, не колеблясь, подорвется вместе со всем горючим изобилием, скопившимся внутри. И хрен бы с ним, но «язык» пропадет, коего Москва требует с невероятным упорством.
Полковник нагнулся над лавочкой. Хозяин, конечно, не Рембрандт, но разгадать его каракули нетрудно. Кружочки — это бочки, большой прямоугольничек — «шиньон», маленькие — канистры, а это, конечно, подъемник… Немало надежных укрытий, за которыми засевшему внутри легко прятаться от пуль и осколков.
Оглянувшись, полковник убедился, что кольцо замкнулось, люди на местах, все застыли как в детской игре «замри»… а в отдалении маячат местные менты с крупной овчаркой. На вид убедительная и на задержание работает, как клянутся, отлично… только чтобы ее внутрь запустить, нужно как-то распахнуть хоть одну створку двери, больше напоминающей ворота… Короче, что ни предпримешь, как ни станешь действовать, начинать все равно придется с того, чтобы хоть одну створку да приоткрыть. Капитальную крышу так просто не вскроешь, а окошечки годятся лишь для одного…Расклад уже был намечен начерно, оставалось доработать кое-какие штрихи и принять решение. Вариант, собственно, один-единственный — субъекта ведь крайне желательно целехоньким повязать, готовым к употреблению. Черт, а он там не загнулся, чего доброго? До сих пор помалкивает…
— Он курящий, не знаешь? — спросил полковник, кивнув на мастерскую.
— Ага, — хозяин энергично закивал. — Он во дворе курил одну за одной, в мастерской тоже пытался, я объяснил, сколько там всего всякого… Спички у него остались…
«Великолепно, — мрачно подумал полковник. — Если в рай соберется не колеблясь, нет нужды баловаться с гранатами: открыл канистры, можно всего одну, чиркнул — и мало не покажется…»
— Значит, так, — сказал он решительно. — Пойдешь туда, скажешь «шиньон» нужно срочно выгнать, хозяин требует, распахнешь двери… Ну а дальше падай где стоишь и уползай, куда можно.
Неотрывно глядя ему в глаза, маленький чернявый человечек медленно замотал головой:
— Не пойду. Начальник, я что мог для вас сделал… Плохо сделал? Неправильно сделал? Вот мастерская, вот ваххабит, иди и бери, у тебя служба такая. А у меня дети… Он совсем отмороженный, ему все равно кого стрелять…
У труса тоже бывает момент решительного упорства, когда его и бульдозером не сдвинуть — мужество от трусости, если можно так выразиться. Угрожать ему, собственно говоря, нечем, да он, в принципе, и не обязан — ведь он не пойманный на горячем супостат, стремящийся что-то для себя выгадать, наоборот, законопослушный гражданин, мать его за ногу… Нет, не пойдет, хоть чем ему грози.