Равнение на знамя
Шрифт:
Скоренько схватив со стола бутылку водки, Доронин прополоскал ею рот, выплюнул в раковину, плеснул чуток на треники. Теперь аромат витал соответствующий. Зажав в уголке рта почти докуренную сигаретку, он направился в прихожую. Отпер дверь, лениво и безмятежно почесывая голое пузо, уставился на стоявшего перед ним субъекта, пребывавшего в крайней степени раздражения.
Тот прямо-таки взвизгнул:
— Ты кто? А Николаич где?
— А на работе, — сказал Доронин, благодушно ухмыляясь и попыхивая чинариком. — Я ему трубы чиню…
— Ты, урод,
— Да ладно, ты чего? — пожал плечами Доронин. — Отключено вроде все, чему там заливать…
— С потолка льет, говорю тебе! — сосед снизу шумно принюхался. — Да ты ж бухой, точно!
— Да ну, — сказал Доронин. — Так, стаканизатор приговорил… А у тебя точно льет?
— Пошли, посмотришь! — сосед снизу отступил на шаг. — Пошли, живо! Ты мне, урод, все оплатишь!
Шаркая ногами, Доронин неспешно спускался следом за прыгавшим через две ступеньки субъектом, ворча:
— А чего сразу на меня бочку катить, может, система в стенах протечку дала… вашему дому сто лет в обед…
— Живей! Чего ползешь? Заливает же!
В аккурат когда они оказались напротив приоткрытой двери той самой квартиры, которую Доронин так беззастенчиво и умышленно затопил, сверху спускались двое вполне штатского вида, даже с бороденками, тащившие огромную картонную коробку, судя по их ухватам, тяжеленную.
— Поберегись! — рявкнул тот, которого звали Антоном.
А тот, который Кеша, то ли споткнулся, то ли неловко ухватил свой угол — и коробка угрожающе накренилась прямо на соседа снизу. Тот инстинктивно шарахнулся…
И угодил прямо в крепкие объятия Доронина, который вмиг подбил ему правую ногу, вывернул руку, уткнул лбом в бетонный пол. Коробка — на самом деле пустая — отлетела в сторону, Кеша с Антоном, уже с пистолетами в руках, ворвались в затопленную квартиру. Сверху и снизу загрохотали бегущие ноги.
Всего-то пару секунд спустя из квартиры раздалось:
— Чисто!
Тогда Доронин бесцеремонно закинул хозяина туда, головой вперед, вле-тел сам, а следом уже валили соратники и сподвижники, орлы боевые, с полковником Рахманиным во главе.
В кухне с потолка и в самом деле лило бурным потоком — но это никого сейчас не волновало. Нельзя было терять времени. Рывком вздернув с пола так и не успевшего прийти в себя хозяина, сграбастав его за горло так, что у того рожа побагровела и глаза полезли из орбит, полковник рявкнул:
— Коробка где, мать твою? Ослабил хватку, но ответа все равно не дождался, хозяин пребывал в состоянии полного ошеломления. Ничего, не дворец в полсотни апартаментов…
Отшвырнув пленного в угол, полковник громко распорядился:
— Ищите, орелики! Быстренько, без дипломатии!
В двухкомнатную «хрущевку» набилось уже человек десять. Под бодрое журчание лившейся в кухоньке воды с треском распахивались дверцы шифоньера, выдвигались всевозможные ящики, летела на пол одежда, сыпались книги с полок, в прихожей, на антресолях, шумно возился вставший на табуретку Климентьев.
Он первым и крикнул вскоре:
— Ага!
И
— Ну да, ну да, — цинично ухмыляясь, сказал ему полковник. — А ты как думал, рыло? Все нашли и всех нашли, а кого еще не нашли, того подгребем в скором времени.
Он взял у Климентьева коробку, поставил ее на низкий обтерханный диван, полез по привычке за ножом, но скотча тут не было, и резать ничего не пришлось — картонная крышка аккуратно вставлена в пазы, и только. Подцепив ее ногтем, полковник затаил дыхание. И открыл.
Зачем-то машинально сосчитал коробочки с толстенькими пластиковыми антеннами, очень похожие на портативные рации — четырнадцать. Аккуратно обернуты в пупырчатую пластиковую упаковку, переложены помещенными внутрь наподобие решетки пенопластовыми полосками, вдобавок ватой окружены — чтобы не болтались в коробе, стояли плотно, как патроны в обойме. Те самые радиовзрыватели, вторая партия, проскользнувшая мимо них. Первую они перехватили тогда, а вторая просквозила по другому маршруту, ровно четырнадцать, как Абу-Нидаль и исповедался…
Хозяин попытался что-то членораздельное пискнуть. Хотелось врезать ему по ребрам от всей души, правой ноженькой, с разворота, с переносом на ногу всей тяжести тела, потому что этот был самого что ни на есть славянского облика — но полковник, увы, как человек дисциплинированный, не мог себе позволить этакой лирики.
— Сиди, падла, — сказал он сурово. — Ты мне сейчас не нужен. Думай пока, как тебе в камере весело будет, тебе туда надолго… Толя, давай в эфир, там по потолку давненько ходят.
Хозяин наконец очнулся совершенно, выкрикнул из угла с забавной смесью страха и вызова:
— Вы ответите!
Рахманин, чувствуя приятную расслабленность — получилось, получилось! — закрыл коробочку и прошелся по разгромленной комнате. Поднял с пола, из кучи, цветной журнальчик небольшого формата, полистал, присмотрелся, хмыкнул:
— Ну да, конечно! Мадмуазель Новодворская и прочий зверинец…
— Вы ответите! — выкрикнул хозяин уже самую чуточку увереннее.
Полковник разжал пальцы, и поганый журнальчик спланировал на пол.
— Придурок ты все-таки, — сказал Рахманин беззлобно, даже с некоторой грустью. — Мир, понимаешь ли, изменился, страна выздоровела, а вас осталось-то полтора убогих идиота… И не будут возле тюрьмы толпиться возмущенные народные массы, не будут импортные люди тебе черную икру передавать и фотки твои цветные в своих газетках тискать. А будешь ты сидеть уныло и буднично, как самый обыкновенный долбаный пособник террористов. И знаешь, что самое пикантное? Когда грохнуло бы, домик твой попал бы в зону поражения одним из первых, и загнулся бы ты здесь со всем своим семейством, придурок… А ты что, на орден Шамиля первой степени рассчитывал? Ладно, берите его, и пошли.