Рай-отдел
Шрифт:
Ни вонючим юродивым, ни извозчикам, ни дамам в пролетках, не было никакого дела до стоящего на пороге человека. Игнорировали. Как-то Игорь в слабом и нездоровом приступе любопытства поздоровался с полицейским — страж закона вежливо поднес ладонь в белой перчатке к козырьку фуражки. Видит, слышит, но не замечает, словно нудный инспектор хозотдела на этом пороге уже столетие торчит. Может, так и есть?
Мелькнула мысль врезать по затылку «фараону» гвоздодером, забрать из желтой огромной кобуры револьвер и…
Вот что «и»? Еще разок башку себе прострелить? Засесть в окне и устроить пальбу в стиле американо-ёпнутых стрелков? Ай, заметьте меня, господа и товарищи, окажите милость, застрелите как настоящего живого?
Что ж, умного и разумного вокруг имелось мало. Может и вообще не имелось. Игорь смотрел в корму тормозящего у остановки автобуса: «пятый» номер, тупо-округленький, тот самый, с пышными мягкими сидениями. Сейчас двинет к мостам и «Ударнику», потом дальше, к площади Дзержинского. Сесть и уехать? И что будет? Нет, нынче не мракобесный и незнакомый девятнадцатый век с величественными полицаями и надутыми дамами в безумных шляпках. Это шестидесятые-семидесятые вполне знакомых времен. Определенно можно устроиться, найти работу. Или сдаться властям и заделаться «лабораторным кроликом». Пусть изучают и впредь не допускают этаких паршивых парадоксов. Но как же жить неживым?
Игорь подошел к задней двери «пятого».
— Да помогите же, товарищ! — пропыхтела женщина с двумя объемистыми чемоданами.
Игорь помог поднять видавший виды багаж по узким ступенькам. Черт, что у нее там такое тяжеленное, едва удержал чемоданище.
— Сам-то поедешь, слабосильный? — прохрипел дедок из автобуса, дыхнув вчерашним перегаром.
Игорь отступил от двери, те со скрежетом закрылись и «пятый» двинулся по маршруту. Мелькнули озабоченные лица: галантный дедок помогал размещать фанерные чемоданы-чудовища, тетка всплескивала руками. Никто не оглянулся…
Они живые, а ты… То ли есть ты, то ли нет тебя…
Игорь вернулся в «Межкнигу». Внутри было душновато, Валерик мучился над загадочным «однородные предметы, явления, собранные воедино?»
У себя Игорь махнул полстакана чистого — сейчас шло легко, а раньше страшно было и подумать. Спирт еще помогал — не опьянением, но ощущением прижигающей медицинской чистоты. Жевать-закусывать желания не возникало, хотелось или окончательно сдохнуть, или вернутся в жизнь. Игорь падал на постель, вгонял себя в сон. Забытье — короткое или нет — не понять. Часы носить не имело смысла — нет, они шли, но как-то причудливо, вовсе не в лад с внутренними ощущениями организма. Собственно и во «внутренних ощущениях» не оставалось никакой уверенности…
А снаружи вдруг ударяла весна, по талому снегу и булыжникам, лязгая полозьями, проползал обоз. Игорь застегивал бушлат, смотрел на прихваченные веревками лыковые кули, на усталых лошадей. Чуждый мир благоухал влагой и лошадиным потом…
Голова и тело оставались пустыми, снова тянуло в сон. Видимо, легкость оказалась истинной — Игорь обнаружил, что с трудом запирает дверь — попросту не хватало сил повернуть ключ. И почти постоянно мерз инспектор-хозяйственник. Спирт и чай выручали, но в канистрах оставалось не так много, да и с заваркой назревала проблема. Это времени в за-смертии имелось навалом, а с бакалеей сложнее…
«Межкнига» по-прежнему оставалась пуста, временами кто-то проходил по первому этажу, в бойлерной возились рабочие. Вечная сиеста с вечной курицей и удручающе стабильной бессмысленностью.
Игорь проходил в столовую, ставил на плиту большой чайник. Конфорка громадной электроплиты пощелкивала, неспешно нагреваясь. Торопиться было некуда, а чай в пищеблоке оставался самый дурной — хер его толком заваришь… Игорь цедил горячее, из-за кастрюль и лотков смотрел на «Золотую осень» в зале. Мозаика оставалась на месте, но случилось ли когда-то в жизни то, остальное? Может, признать, что все придумалось, и сразу полегчает?
Не жизнь и не смерть, а так. Завис в полной ненужности.
Дочери почему-то почти не вспоминались.
Когда умираешь, врать вроде бы некому. От той жизни только Вика и осталась. Вот же, мля, козел бессовестный и бесчестный…
Плита грела, шипел чайник. К окну Игорь не поворачивался: знакомый подъезд в десятках шагов через двор, не дай бог увидишь как она выходит…
А, ну какой бог здесь, на безвременной кухне? Может, это и есть чистилище? С запахом котлет и компота, с вечным монотонным шумом улицы за окном? Нужно было верить в Него, в церковь ходить, батюшек слушать, денежки чистосердечно жертвовать, а не копить на квартиру с любимой женщиной. Тогда бы определенно в рай попал. Сидел бы нынче в покое и душевном равновесии, дожидался бы когда Он приберет Вику и в благоуханных кущах свидание организует. И что там потом делать-то?
Хотя, что может быть красивее,
Чем сидеть на облаке
И, свесив ножки вниз,
Друг друга называть по имени! [1] .
В песне звучит замечательно, а в переводе на прозу… Впрочем, в раю наверное, тоже никакого времени нет, сиди себе и сиди…
Ну нельзя же так думать. Грешно. Видимо, слишком жива нечестивая половина полумертвого гражданина Любимова, не желает смиряться и просветляться.
Игорь перекрестился. Вышло глупо — вроде как на чайник закипающий. Тьфу, мля, если глупость к закоренелой греховности приплюсовать, это в какую сторону зачтется? Минус на минус вроде бы плюсом обязан обернуться…
1
Цитируется «Лучшая песня о любви» группы «Високосный год»
…Но сейчас, на крыше под сияющим, пусть и сугубо городским небом становилось чуть легче. Согреться бы до ночи…
Загромыхала жесть. Вылазит, гаденыш…
Сученок-Вано попадался на глаза трижды. Как-то мелькнул в конце подвального коридора, потом на втором этаже у сортира… Эти мерзкие видения можно было бы списать на игру посмертного воображения — встречаться лицом к лицу, этот… как его там… кирст? корст? явно не собирался. В третий раз довелось увидеть Вано на улице — гаденыш перебегал мостовую, направляясь к подъезду «Межкниги». В принципе, столкновение с лошадью ему явно не грозило, но сопляк вообразил, что извозчик откровенно невнимателен и на дорогу не смотрит, о чем и не замедлил заявить упомянутому водителю мерина. Год был, видимо, уже послереволюционный и представитель колесно-кустарной извозчичьей прослойки не замедлил ответить в том же прогрессивном духе. Орали не церемонясь, словно в лесу. Прохожие с тротуаров поддержали матерную дискуссию. Игорю показалось, что устное клеймение «троцкистом на копытах» не совсем соответствует календарному году, но среди тачек-возов табуированной лексики, исторгнутой конфликтующими сторонами, анахронизм промелькнул влегкую. Хамоватый Вано размахивал импровизированным оружием — невинный и аполитичный мерин воротил морду от дурацкой авоськи, из которой торчала здоровенная бутылка молока, буханка хлеба и что-то завернутое в промасленную бумагу. Извозчик, в искусстве сыпать херами и грозить отнюдь не уступающий наглому иновременцу, свирепо взмахивал кнутом. Ожидалось появление маузера, но тут заверещал свисток приближающегося постового и соперники разошлись на ничьей: экипаж покатил прочь, Вано зарысил к дверям… Не собираясь встречаться с убийцей, Игорь поспешно ушел внутрь. Имелось несколько идей как подстеречь скота и рассчитаться, но не на улице же… Потом, когда забудется паренек…