Разбитые надежды
Шрифт:
Так начал урок любимый преподаватель Никлауса мистер Оливер – учитель английского языка и литературы. Он был обожаем своим учеником потому, что был человеком мягким, светлым, интересным и неординарным (Клаус любил это его обращение «коллеги», потому что оно как бы возвышало учеников до взрослых).
– А что за задание такое? – послышалось чьё-то чуть обеспокоенное бормотание.
– Хотелось бы узнать, насколько вы – каждый из вас – имеет ту или иную степень одарённости в писательском ремесле, – он почесал одним лишь указательным пальцем затылок, резко обернулся и подошёл к своему столу. – От каждого из вас я хочу увидеть небольшой рассказ:
Он говорил весьма бодро, но фразы выбирал размашистые – в своей излюбленной манере. Мистер Оливер не понял, что смешки, прокатившиеся по классу, были обращены к нему, так нелепо засунувшему в карман кусок мела.
– А что же это вы, мистер Майклсон, сегодня нас не порадуете ничем свеженьким вашего сочинения? А то как-то грустно начинать урок вот так просто…
– У нас же сейчас английский, а не литература, – вырвался занудный голос.
– Ах, да! Что это я: совсем уже запамятовал…
Подобного рода задание показалось многим сложным, но успокаивал факт отсутствия оценивания работы. А вот Клаус про себя твёрдо решился блеснуть.
***
Дома Никлаус был особенно оживлён в предвкушении сегодняшнего приключения. Он стащил отцовский джин, достал плавки и упаковал «орудия преступления» в свой рюкзак, который зачем-то затолкал под кровать, как обычно делают в страхе, что их вот-вот сейчас разоблачат. В собственных мыслях он уже успел несколько раз заняться сексом с Кэролайн около бассейна, хотя себя уверял, что и вовсе об этом не думает, но его по-мужски молодые желания были на данном этапе взросления неотъемлемой первобытной составляющей его самого.
Они встретились рядом со школой, под кустом пышной акации, где сразу же обменялись тем смешком, которым начинаются все проделки, и побежали на задний дворик, где был вход в физкультурный зал через зал с бассейном.
– Я была более чем уверена, что выпивки ты принесёшь мало, поэтому украла из багажника Райана бутылку бурбона, – деловито скороговоркой шепнула Кэролайн.
– Да, ты не прогадала: у меня с собой только джин. Но мы же сюда не напиваться пришли, так что, думаю, этого будет за глаза и за уши!
У Кэролайн были ключи от оконных решёток, которые остались у неё с прошлой весны, когда она руководила уборкой перед праздником окончания учебного года.
Когда молодые люди были у цели, Клаус машинально вручил своей спутнице собственный багаж, а сам ловким прыжком достал до окна первого этажа и открыл решётку, а вслед за ней и само окно. По-молодецки запрыгнув внутрь, он с особым наслаждением протянул вниз руки, чтобы помочь переправиться Кэролайн. Приняв из её рук вещи, он, вылезши из окна наполовину, с лёгкостью обхватил талию одноклассницы и перетащил девушку в здание. Очутившись внутри с Кэролайн, которую всё ещё крепко прижимал к себе по инерции, Клаус ощутил, как у него внутри всё пришло во взволнованное, похожее на страх состояние. Он почувствовал на своей шее её частое дыхание и захотел сжать девушку ещё сильнее.
– Ты уснул что ли? – Кэролайн рассмеялась и взъерошила кудри на макушке приятеля.
– Нет, нет, я просто задумался, – отговорился он самой нелепой отговоркой.
Выбравшись из объятий Клауса, Кэролайн весело побежала к бассейну, восторженно по-девичьи крикнув. Шустро сняв
К часу ночи оба уже были пьяны и находились в полубезумном состоянии оживлённого веселья: они «топили» друг друга, толкались и бегали по всему залу, падая и поднимаясь. Когда они немного притомились, решили просто посидеть у воды за разговором.
– Вот ты мне скажи, – растягивая слова начала Кэролайн, – твои эти фельетончики – это просто писанина от безделья или ты всерьёз хочешь посвятить литературе своё будущее? – спросила она, облокотившись на край бассейна и разбалтывая ногами в воде.
– Знаешь, ты первая, кто меня об этом спросил… Это даже как-то странно: не родители, не Стеф и даже не мистер Оливер. Я в детстве вообще не придавал этому увлечению особого значения, но в последние года два я начинаю думать о том, что писательство – это то, что выходит у меня лучше всего, и так решил не только лично я, – он с задумчивым видом стал отковыривать этикетку с бурбона. – Возможно. Да, скорее всего, именно этот путь я изберу для себя.
– Я всегда по-особому уважала людей, которые знают, чего хотят от жизни и имеют собственный взгляд на что-либо. Так я всегда уважала тебя.
В эту секунду, когда последняя реплика Кэролайн была сказана, Клаус вдруг понял, что никогда не знал человека, с которым сейчас говорил. Он не знал, как она относится к нему, к окружающим её людям, вообще ко всему. И то, что она сказала, что, оказывается, всегда питала к нему уважение, его удивило. «За какие такие заслуги, интересно, я заслуживал в её глазах уважения? За то, что издевался и нелепо подшучивал над ней? Никогда не смогу понять эту девушку: она делает в точности то, что от неё никак не ждёшь, и думает о каких либо вещах иначе, чем должна, исходя из логики…»
– Хах, ты меня ни с кем случайно не путаешь? – Клаус хотел убедиться, что всё вышесказанное имеет свои основания.
– Нет, тебя я уж точно ни с кем не путаю, – Кэролайн лучисто улыбнулась, и глаза её задумчиво опустились. – Я знаю, ты никогда не хотел смеяться надо мной: я видела это всякий раз на твоём безучастном лице. Когда я что-то рассказывала всему классу во время урока, ты единственный был весь во внимании, а если я обращалась к тебе с просьбой, ты всегда меня слушал, – она в этот момент тяжело вздохнула, будто ей было тяжело говорить: сейчас Кэролайн Форбс даже казалась немного слабой, не такой, какой представлялась обычно. – Ты, пожалуй, единственный из наших ребят, кто относился ко мне по-человечески, хотя я знаю, ты этого стеснялся. Я понимаю, что тебе тяжело выделяться из общей массы, но смирись с этим – ты не часть толпы. И уже только одно твоё желание стать писателем должно тебе об этом говорить.
Клаус был изумлён и не смел дышать: Кэролайн как будто проникла в его голову, в каждую потаённую мысль и вытащила всё это на свет. От этого его внутренне почти лихорадило. Он понимал, что вряд ли когда-нибудь перестанет восхищаться этой девушкой.
– Сколько же нужно внимания, терпения и такта, чтобы разглядеть подобное в человеке, когда он не способен увидеть в себе это сам. Ты удивительная, Кэролайн, я всему самому лучшему в себе учился у тебя: я тебе завидовал…
И вот, в понимании Клауса, настала та секунда, когда они должны были поцеловаться, а дальше – один Бог знает. Он потянулся в забытье к губам Кэролайн, дрожа от волнения.