Разбитые сердца

Смолл Бертрис

В период, когда вся христианская Европа была охвачена энтузиазмом по поводу возвращения святых мест, проявился заметный дух коллективизма и крестоносцам рекой потекли подарки от отдельных групп людей, от различных орденов, общин и гильдий, большинством из которых двигали лучшие намерения, но почти все их раздирали жестокие раздоры. Крест на плече человека в короткое время выделил его среди других как преданного этой идее. Папа, со слезами, заливавшими лицо, благословил лидеров, и все они поклялись хранить веру как братья. Старая наследственная вражда, различия в титулах и языке были моментально забыты в атмосфере всеобщего подъема, который в результате того, что люди не отдавали себе отчета в реальной обстановке или не придавали значению опыта прошлого, таил в себе зерна беды и утраты иллюзий.

Мы

читаем в Евангелии, будто у ранних христиан «все было общим». В нем не говорится ни о том, как долго продолжалась такая идиллическая ситуация, ни о том, каким беспорядком она кончилась, но о том, что она кончилась, нам известно. Обыкновенный, действующий из лучших побуждений христианин воспринимал этот крестовый поход как призыв вернуться к общим усилиям, идеям коллективной собственности. Поэтому одаренные богатым воображением (и удивительно хорошо информированные) монахини из Бретани объединили свои средства и направили значительную сумму денег «на создание верблюжьего транспорта в пустыне». Гильдия амстердамских суконщиков поставила восемь пожарных лестниц, «чтобы приставить их от нашего имени к стенам Иерусалима». Каждая аквитанка по имени Мария внесла маленькую или большую монету, и собранная сумма была отослана «для освобождения тех мест, где скорбит та, чье имя мы носим». Таких искренних, трогательных и в большинстве случаев щедрых приношений были тысячи. «Черт бы побрал этих будущих верблюдов, мне нужна сотня ослов сейчас!» — так, по словам очевидцев, кричал Ричард на каком-то совете, и в этом крике отражалась вся ситуация в целом. Если б на каждом даре сделали наклейку «Ричарду Плантагенету, использовать так, как он найдет лучшим», ничего не было бы ни разворовано, ни использовано без пользы для дела. Дух коллективизма — превосходная вещь. Все мужчины и женщины доброй воли, вкладывающие все свои усилия и средства в общее дело, будут непобедимы, но только если эти усилия и средства находятся в руках одного человека, самого способного, энергичного и наделенного всеми полномочиями.

«Дева Мария» была одним из шести кораблей, выделенных для крестового похода всемогущей и богатейшей коллегией кардиналов. Одно из шести судов, имело английское название, и на нем плыли главным образом английские матросы, другое было полностью французским, третье немецким, еще одно итальянским и два последних — фламандским и испанским. Это были крупнейшие и самые современные корабли, и все они находились в несколько неопределенной, но всеобъемлющей компетенции «предводителей крестового похода». Ричард, считавший все английские корабли слишком маленькими и непригодными для его целей, остановился на любимой англичанами «Деве Марии» для доставки нас на Кипр. Однако капитан судна, мрачный женоненавистник, побочный сын бристольского архидиакона, запротестовал и сказал, что ему поручено перевозить крестоносцев и их снаряжение, а не женщин с их сундуками. Ричард, не терпевший даже намека на возражения подчиненных, резко ответил, что капитан просто боится выйти в море впереди главных сил флота и назначил ему сопровождение — эскорт из грузовых судов. Крайне обиженный капитан собрал остальных капитанов кораблей, именовавшихся «флотом кардиналов», и все шестеро, явившись к Ричарду, сказали, что, поскольку их обязанности неопределенны, они хотели бы получить решение назначившей их коллегии кардиналов, которая оплачивает их рейсы. Официальная штаб-квартира коллегии находилась в Риме, но в полном составе собиралась только для выборов нового Папы, и поэтому один Бог знал, кому или, точнее, куда следовало подать прошение. Однако Ричард находчиво спросил:

— Кто из вас недоволен моим распоряжением?

Поднялся бристолец — его звали Соундерс. Ричард обратился к нему:

— Корабли предоставлены в распоряжение?..

— Предводителей крестового похода, сир.

— А они в настоящее время здесь, на острове?

— Это вы, сир, и король Франции.

— Отлично, вы, недовольные, и мы, предводители, встретимся за ужином и все вместе обсудим. Это вас устраивает?

— Да, сир, это достаточно справедливо.

Он не знал французского; Филипп Французский не говорил по-английски; Ричард понимал английский, но говорил по-английски редко. Однако за ужином, подпоив капитана Соундерса крепким вином, он действовал, как отличный переводчик. Неизвестно, что он сказал Филиппу, но в решительный момент он позвал Роберта Боксфордского, говорившего как по-английски, так и по-французски, и попросил его перевести Соундерсу решающее слово Филиппа:

— Для этого крестового похода необходимо решительно все. Ваше судно и любой другой корабль должны перевозить все. Предводители похода решают, что именем Бога вы обязаны перевозить все.

— Даже женщин с их багажом? — уточнил Соундерс.

Роберт Боксфордский перевел для Филиппа вопрос на французский, и тот вежливо повторил: «Все». А Филипп, как все знали, больше чем наполовину был духовным лицом, ближайшим к коллегии кардиналов, в которую, по-видимому, был вхож и Соундерс. И тот сдался, хотя и с очень недовольным видом, не преминув тут же отыграться на Ричарде, так нагрузив судно снаряжением крестоносцев, что оно — сильно осело в воду, и отплыл при самом слабом ветре, а всю корму забил лучниками. Задыхаясь от тесноты и жары, они, несомненно, завидовали дамам, разместившимся на носовой части палубы, хотя и тоже в тесноте, но под тентом от солнца, за занавеской от нескромных взоров. Однако дамы были бы гораздо счастливее, если бы плыли на небольшом, целиком английском судне, с гостеприимным капитаном.

Мои неприятности начались, как только нас поселили в полуразрушенном замке на удаленной от моря окраине Мессины, не более чем в получасе езды верхом на лошади от лагеря, разбитого на другой стороне города, недалеко от берега. Шатры с флагами и штандартами были ясно видны нам, когда судно входило в гавань, и Беренгария, пристально глядя на них, сказала:

— Как странно думать, что там находится Ричард!

А Иоанна, осведомленная лучше, так как я ее предупредила, с простоватой непосредственностью выдохнула:

— Сомнительно, что у нас будет время его увидеть.

В тот момент время — вернее, его отсутствие — было моим союзником. Я все еще думала, что как только будет перенесен наш багаж, мы отплывем на Кипр, где обе мои юные спутницы смогут развлечься, занявшись приготовлениями к свадьбе. Но капитан Соундерс, мало соображавший, что он делал, очень некстати выдвинул свои возражения, и время перестало работать на меня. Нам предстояли несколько дней ожидания в непосредственной близости от Ричарда, и ситуация стала в высшей степени затруднительной.

— Я запрещаю тебе упоминать о возможности повидать Ричарда, — сказала я дочери. — И если ты забудешь об этом, то я забуду, что ты взрослая женщина, и надеру тебе уши, как тогда, когда ты была непослушной девчонкой.

Но принцессе Наваррской я так сказать не могла. И началась война на истощение.

Как только стало известно, что наше отплытие откладывается, Беренгария заговорила, очень мягко и кротко:

— Теперь, мадам, у нас есть время, и мы сможем навестить Ричарда или же он приедет к нам. Прошло уже больше двух лет с того дня, когда я его видела, и то лишь одно мгновение.

Принцесса сказала это в присутствии Иоанны, герцогини и леди Пайлы, и, хотя те промолчали, по выражениям их лиц я поняла, что они согласны с Беренгарией. Я не могла сказать напрямик, что Ричард не пожелал ни навестить ее сам, ни пригласить к себе, а афиширование новой помолвки станет солью на рану Филиппа и поставит его в затруднительное положение. И я сделала ставку на оттягивание решения — очень опасное оружие — и пообещала подумать о том, как это устроить, если наше пребывание в Мессине затянется. У меня была хрупкая надежда на то, что Ричард, узнав, что мы застряли здесь, хотя бы просто из любопытства, предложит встречу. Но он так же мало думал об этом, как если бы его лагерь и место, где мы поселились, разделяла тысяча миль. А Беренгария заволновалась, как собака, учуявшая кость. Я невольно вспомнила все, что поведал мне Санчо: как она увидела Ричарда и пожелала заполучить его, как чахла и нервничала, как отказала императору Кипра, улегшись в постель и сделав вид, что умирает. Это не было обычной помолвкой с застенчивой невестой, боящейся момента встречи. До чего же все-таки странно оказаться наблюдателем и участником подобной истории, немного похожей на те, о каких распевают менестрели.