Разборки дезертиров
Шрифт:
– Объясни мне лучше другое, коллега. Судя по всему, парни знали, куда шли. Они не знали конкретной дороги, но направление худо-бедно представляли. Не хочу показаться оригинальным, но это РЕЧКА. Которая под нами. И попасть они собирались именно туда, куда попали МЫ. Возможно, тем же путем – элементарным «сплавом». Только без стрельбы. Плавать парни умели – наверняка.
– А объяснить-то тебе чего? – не понял я.
– А объясни мне вот что. Не думаешь ли ты, что мы находимся в замкнутом урочище, куда очень трудно попасть? И выйти тоже непросто. Не думаешь ли ты, что,
Я вздрогнул. Мысли ворчуна были калькой моих. Трудно представить обширный участок местности, в который трудно попасть, еще труднее выпасть, но, по крайней мере, я о таких слышал.
– Смотри… – Он схватил меня за рукав.
У старого провидца было неплохое зрение. Я проследил за его встревоженным взглядом и почувствовал холодок в шее. Сизая мгла царила в соснах на дальнем берегу. Рассвет еще не разогнал ночную дымку. И в этой дымке что-то шевельнулось. Неясная фигура переметнулась от сосны к густому кустарнику. Вздрогнули ветки, словно птица вспорхнула. И сразу все замерло. Мы затаили дыхание.
– Что за чушь? – пробормотал Булдыгин. – Меня не глючит, Мишка, нет?
– Тебя не глючит, Павел Викторович. – Я на всякий случай сместил большой палец по ремню, сжал антабку. Скинуть ремень, патрон уже в стволе, предохранитель на две позиции вниз…
Но сколько мы ни всматривались в стелющуюся по террасам дымку, больше ничего не видели. Но в кустах кто-то определенно был. Или что-то…
– А дело, видите ли, в том, – как-то вычурно озвучил мою мысль Булдыгин, – что нам ничего не известно о судьбе рядового Райнова, пращур которого с нетерпением ожидает малыша в родных пенатах…
– Это не Райнов. – Я оторвал пятку от липкой глины. – Рядовой Райнов отслужил три месяца, он не настолько проворен, чтобы изображать тут призрака.
И не стал бы он за нами шпионить. Давно бы убежал.
Мы отправились дальше. Поднялись на пару уступов и вошли под сень деревьев. Впадина, по дну которой протекала речка, становилась глубже, монументальнее, берега обретали опасную крутизну. Сухие лишайниковые сосняки и молодые ельники чередовались нескучными пейзажами крушинового подлеска. Узорная листва, черные, красные плоды. Величие хвойной панорамы на противоположном берегу…
Булдыгин чернел от страха. Дрожал, как осиновый лист, мне даже жалко его стало.
– Могу тебя развеселить, Павел Викторович, – сказал я. – Вижу Аристова!
Третий коллега был жив и пытался улыбаться. Настроение подскочило рекордно. Улюлюкая от радости, мы съехали по склону. Ленька засмеялся. Видок у него был, конечно, не для приема у губернатора. Ни вещей, ни автомата, мокрый, как половая тряпка, бледный, лицо в укусах. До нашего появления он пытался выбраться на склон, запутался в корнях, съехал, обрушив на себя полтонны глины, и теперь пребывал в раздумьях на четырех конечностях.
– Хоть кто-то руку подаст… – простучал зубами Ленька, протягивая сразу обе руки. – Боже мой, Викторыч, какой злодей тебе в лоб зафиздячил?
Мы втащили его на обрыв.
– На себя посмотри, –
– Болею, – объяснил Ленька, справляясь с судорогой и отдирая от спины прилипшую одежду. – Ох, мрак, коллеги… Ночевка в мокром виде во сырой земле – это, знаете ли, жесть…
Леньку постигла та же участь, что и меня с Булдыгиным. Разница лишь в том, что Булдыгин устроил самый длинный заплыв, а Леньку выбросило на берег практически сразу. Автомат и сумку он благополучно посеял, обузы не было, и едва его вынесло из подземелья, он стал энергично грести к берегу. Правда, высадка прошла неудачно – очнулся незадолго до нашего прибытия. Соображать еще не начал.
– Пойдешь с нами? – спросил я. – Или останешься?
– Пойду, – заволновался Ленька. – А где мы?
– А ты у Булдыгина спроси, он знает.
Сверху посыпалась земля, я вскинул автомат… и отпустил. Бренча амуницией, на нас летел сияющий верзила Капустин – собранный, сухой, в развевающейся накидке. В отличие от наших прокуроров, в ходе ночных пертурбаций этот парень потерял только кепку, отсутствие коей, впрочем, с лихвой заменяла накидка. Просушился, отдохнул. Он прыгнул на уступ, повертел головой – нет ли еще кого? – и просипел не по уставу:
– Здрасьте, господа прокуроры.
– Здравия желаем, товарищ сержант, – заулыбался Аристов. – Разрешите выслушать доклад?
– Да муть сплошная, – махнул рукой сержант. – Много я чудес повидал за полтора года, но такого жареного свинства… Кстати, кто из вас вчера меня за ноги хватал? Я же вам не буксир? Чуть на дно не утянули.
Мы переглянулись и дружно пожали плечами.
– Это Балабанюк, точно, – вынес вердикт сержант. – «Я умею плавать, я умею плавать…» Не умеет ни хрена, зеленый еще. Кстати, господа прокуроры, кто-нибудь из вас видел Балабанюка?
– Мы видели труп Пыряева, – сказал я. – Ни Райнова, ни Балабанюка, ни капитана Хомченко. Мы и тебя не чаяли увидеть.
– Кислое дело, – помрачнел сержант. – Да ладно с ними, дезертирами, мужиков жалко. Из Сашки Балабанюка солдат бы справный вышел – помните, как воевал он вчера? Это ведь он, а не я, Пыряева завалил, представляете? И ротный был мужик хороший. Его ведь ранили вчера?
– В руку зацепило, – кивнул я. – Или в плечо. Давайте честно признаемся – не было у капитана шансов. Там и с двумя-то руками постараться надо было.
Помолчав, мы тронулись в путь. Хвойники уплотнялись, сползая к берегам, заслоняли воду. Расступились деревья, возник рельефный монолит. Центральную часть композиции составляла огромная скала, напоминающая морду спящей собаки. На макушке куцыми клочками пробивалась растительность, «глазные впадины» обросли лишайниками, «нос» горделиво выдавался вперед. А из места врастания монолита в скальный грунт широким потоком вырывалась река – причем с такой энергией, что мысль о проникновении в тоннель можно было даже не обсуждать. Равно как и мысль попробовать подняться на эту гору. Или обойти ее, поскольку скалы возвышались повсюду, неприступные, без зазоров и трещин. Для покорения их требовались альпинистское снаряжение и полные сил организмы.