Разбойничья дорога
Шрифт:
Арксис, шатаясь, побрел по бесконечной лестнице следом за Тарпитом.
Это была весьма впечатляющая демонстрация божественной мудрости. Разумеется, ни о какой битве сегодня не могло быть и речи – кто будет сражаться по колено в грязи? Даже мелкий бог вроде Роша мог догадаться об этом.
Ну и каково это – быть богом?
В первую очередь это очень утомительно. Приходится все время улыбаться одной и той же загадочной улыбкой. Порой становится не по себе – при мысли, что ты абсолютно наг, особенно когда в толпе окружающих тебя смертных много красивых девушек. Приходится почти все время молчать, что мне показалось особенно невыносимым. Приходится все время бояться того, что все отчаянно хотят от тебя чего-то. Приходится стоять рядом с Балором и смотреть.
Конечно, ведь История всегда следует за Войной.
Никто не спорил с ним, и – насколько я могу судить – он не сделал ни одной ошибки. Если вам хочется верить, что Джаксиан Тарпит просто исключительно сильный человек с неплохими актерскими данными, мне мало что есть привести в доказательство обратного.
Был, конечно, инцидент с Львиногривом, который и убедил меня. Он знал вещи, которых никак не мог знать. И раз или два за этот долгий день я стал свидетелем других неожиданных проблесков – особенно когда вожди беженцев пришли поклониться своему новому командующему.
Пожилого царя Форбина он решительно отверг даже раньше, чем объявили о его приходе.
– Уберите этого! – прорычал он, ткнув в дверь пальцем в металлической перчатке. – Что толку нам от дрожащего труса, доспехи которого насквозь проржавели от мочи? Уберите его и приведите нам крепкого сына его – того, что косоглазый!
Коренастый парень с косящим левым глазом протолкался через толпу и преклонил колена перед богом войны.
– Вот ваш предводитель, – объявил Балор, и парень расплылся в улыбке гордости и восхищения, а с ним и все остальные представители Форбина.
И посланники Полрейна…
– Царевич Обелиск? – скептически хмыкнул Штах. – С каких это пор в роду Пуэльтинов завелись царевичи?
Сильно покраснев, коленопреклоненный воин пробормотал что-то насчет царской семьи, полностью перебитой при Гизате.
– Смотри, чтобы твой придворный чин не рос быстрее, чем слава воина, – посоветовал бог, и все присутствующие ухмыльнулись.
Когда полрейнцы собрались уже уходить, Штах поманил к себе того самого Пуэльтина Обелиска. Воин с опаской приблизился. Это был рослый, грозного вида человек; не будь рядом бога, он казался бы здесь главным. Только я расслышал то, что случилось за этим.
– Сегодня в твой отряд запишется человек по имени Ториан.
– Ториан, Боже? – Мужественное лицо воина просветлело от радости. – Львиногрив? Значит, это правда, что он спасся?
– Львиногрив погиб. Это самый обыкновенный Ториан. Ты направишь его в самое опасное место.
Обелиск покорно кивнул, больше ничего не спрашивая.
Но остальная часть дня прошла скучно.
Этой ночью я как гостящий бог спал со всеми удобствами в храме. Верховная жрица послала прислуживать мне очень хорошеньких послушниц. По древнему закону, да и по естественному влечению жрица не может отвергать бога. Однако оставалась еще проблема обязательств перед будущим ребенком – дара, которым бог должен наделить своего смертного отпрыска. Неохотно решил я, что выбирать любимчиков будет несправедливо. Весьма неохотно!
Уже тогда я понимал, что не смогу долго выдержать эти божественные штучки.
Еще я обнаружил, что богам не снятся сны.
В самом деле, что может сниться богу?
На самом верху надвратной башни расположена смотровая площадка с низким парапетом. Там, в холодных лучах рассвета, стояли, глядя на то, как Балор выступает со своим войском из Занадона, верховная жрица Саньяла и бог истории. Цокали копыта, лязгала бронза. Трубы и барабаны сотрясали воздух. Распевая свои боевые песни, юные смельчаки маршировали, высоко подняв головы. Они нисколько не сомневались в предстоящей победе, ибо кто может победить их, если их ведет на бой сам бог войны? И возможно, они помнили еще и то, что бог истории смотрит на них.
Должны бы помнить – такое не забывается. Стоя на такой высоте, я чувствовал себя очень и очень неуютно. Когда войско вышло наконец за городские стены, все вернулось в норму – они удалялись спиной ко мне, но все время, пока они маршировали по Большому Проспекту, я старался сам держаться спиной к ним. Жаль, что парапет был недостаточно высоким, чтобы… в общем, жаль, что он не был выше.
И кроме того, мне свело скулы от непрерывной загадочной улыбки.
Все городские стены, насколько хватало глаз, были усеяны женщинами и детьми. Я горько сожалел, что не настоял в свое время на набедренной повязке, как бы это ни противоречило традиции. Я мог бы догадаться о последствиях, когда Старший Братец Кразат принимал решение.
Но это был мой единственный шанс поговорить наедине с Саньялой, то есть с Шалиаль Тарпит.
– Вы больше не сомневаетесь? – спросил я.
Она искоса посмотрела на меня из-под длинных ресниц.
– В чем, Боже? В победе? Ни капельки!
– Я думаю, в победе мы все можем не сомневаться, – согласился я. – Форканцы шали перед собой саранчу, так что должны уже голодать. И отступать они могут только на запад, а даже это означает победу Занадона. Нет, я имел в виду совсем другое.
– Тогда что же, Боже?
– Пожалуйста, не зовите меня так! Вы знаете, что Балор на самом деле ваш брат, а я всего только меняла историй.
– Я знаю, что ты меняла историй, Боже, но мне кажется, ты больше, чем просто меняла историй.
– Я – это я, и всегда только я, – сердито фыркнул я. – Джаксиан… ну, Джаксиан кажется двумя разными людьми.
– Он всегда был двумя разными людьми.
То павлином, то каплуном, подумал я, но вслух не сказал. Она тоже молчала.
– Конечно, – предположил я, – можно ожидать некоторой нервозности от человека, влюбившегося в собственную сестру.
– Это не я! – резко сказала она. – Это все отец. Джакс был совсем мальчиком, когда уехал отсюда. И всю его взрослую жизнь отец был для него чем-то вроде далекого бога, посылающего приказы… И когда он вернулся, он снова оказался мальчиком. Нет, Боже, в этом нет моей вины! Ты, должно быть, заметил, как он заикается? Это отец со своими придирками и упреками тому причиной.
Я собрался было поспорить, но потом понял, что она права. Одно упоминание об отце заставляло Джаксиана блеять как овца, но в трактире, когда мы говорили только о Шалиаль и их любви, голос его звучал ровно.