Разбойник и Мишка

Великанов Василий Дмитриевич

саратовских гармоник с колокольчиками.

Над густой толпой колыхались на верёвке большими разноцветными

гроздьями воздушные шары. На горячих плитах, в глубоких противнях,

непрерывно кипело подсолнечное масло, и в нём вздувались и жарились

кусочки белого теста. Люди ели оладьи и похваливали: «Эх, хороши чибрики!»

Недалеко от базара, около старой, давно закрытой церкви, был

расположен контрольно-ветеринарный пункт. Здесь мы производили осмотр

животных,

приведённых на базар для продажи. В этой работе мне помогал

ветеринарный фельдшер Михаил Иванович Владимиров. Это был тот самый Миша,

который когда-то «проморгал» жеребёнка.

После того несчастного случая он так увлёкся ветеринарным делом, что

поступил на годичные курсы младших фельдшеров и работал теперь в районной

лечебнице. Он вырос и ещё больше поплотнел. Походка у него была

неторопливая, вразвалку. Работу свою Миша очень любил и делал всё

аккуратно.

День был светлый, солнечный. Стояло золотое бабье лето. Тянул ветерок

и нёс куда-то в степь длинные серебристо-белые паутины.

Я взглянул на часы и сказал Мише:

— Пора обедать.

В это время к контрольному пункту подъехал на тарантасе пожилой

человек с седыми усами. В упряжке был высокий, тёмно-серый в яблоках конь.

Человек спрыгнул с тарантаса и, сняв чёрную фуражку, громко, весело

приветствовал:

— Моё вам почтение, Василий Николаевич! — Подошёл и протянул мне

руку: — Что, не признаёте своих земляков?

— Как не признать? — ответил я. — Признаю. Только куда у вас, Иван

Агапович, борода-то делась?

— Убрал я её, Василий Николаевич. Помолодеть хочу. Борода-то теперь

не по жизни... — Он махнул рукой в сторону коня: — Видали, каким красавцем

стал наш Сокол? И умница. Где поставлю, там и стоит как вкопанный. А

бегает — вихрем!..

Иван Агапович был оживлённый.

Я не мог от Сокола отвести глаз. Большое серое тело его серебрилось

на солнце. Красавец!

— У нас теперь конеферма в колхозе — любо посмотреть, — хвалился Иван

Агапович. — Нет такой во всём районе. Я там старшим. Приезжайте, Василий

Николаевич, покажу...

Мы подошли к упряжке, и за нами привалила толпа любопытных, которых

всегда много на базарах в праздничные дни.

— Вот глядите, товарищи, какой конь! Волк его совсем изуродовал, а

Василий Николаевич вылечил. Да. — Он обнял меня рукой за плечи и

продолжал: — А почему вылечил? Потому, что он учёный, ветеринарный доктор.

Земляк. Сын плотника Николая Митрофаныча Воробьёва. Знаете? Садись,

Василий Николаевич, порадуй старика. Прокачу с ветерком!

Мне стало как-то неловко от похвалы Ивана Агаповича, но чтобы не

обижать его, я согласился немного проехаться. На корпусе и на ногах у коня

я заметил неровные белые пятна: на тех местах, где были шрамы, выросли

белые волосы.

Иван Агапович сел в тарантас справа от меня и, взяв в руки мягкие

тесёмочные вожжи, чуть шевельнул ими. Конь сразу пошёл широким шагом.

— И не хромает? — спросил я.

— Нет, немного припадает правой задней, и то когда полной рысью

пойдёт.

Мы выехали на широкую накатанную дорогу, которая вела за село, к

пруду. До пруда было километра полтора. По этой дороге я бегал когда-то с

ребятами на купание. Издали виднелась плотина и на ней раскидистые вётлы с

пожелтевшими кронами.

Иван Агапович слегка натянул вожжи — и конь перешёл на рысь.

— А ну-ну, милок, пошевелись! — ласково и вместе с тем повелительно

проговорил Иван Агапович.

Сокол сразу понёсся широкой рысью, и чем туже натягивал вожжи Иван

Агапович, тем всё быстрее и быстрее бежал конь. Потом пришёл такой момент,

когда конь разогрелся, и Иван Агапович с молодой удалью крикнул:

— Эге-ге-ге! Мила-ай! Надда-ай, родима-ай!

За тарантасом заклубилась пыльная завеса, как вода под винтом

теплохода. Сокол полетел какой-то необыкновенной рысью. Он сразу стал как

будто длиннее и бежал таким широким, плавным махом, словно летел на

невидимых крыльях. Чёрный с блёсткой хвост вытянулся до тарантаса и

струился кудрявыми волнами. Занавеска густой гривы рассыпалась и трепетала

от ветра. Земля под тарантасом стремительно убегала назад, а ветер упруго,

будто платком, бил в лицо. Только теперь я понял, что значит проехать «с

ветерком». Чтобы не вылететь где-нибудь на ямке, я ухватился за тарантас и

крикнул:

— Полегче, Иван Агапович, полегче! А то тарантас рассыплется!..

— Не рассыплется! — кричал вошедший в раж Иван Агапович. — Давай,

давай, родимый! Держись, Ва-ася!

Обратно мы ехали шагом. Сокол порывался было перейти на рысь, но Иван

Агапович придерживал его:

— Ну, спокойно, дурачок. Разгорячился. Бежать хочется? Меру надо

знать.

Иван Агапович довёз меня до дому и, прощаясь, сказал:

— Мне бы моего Мишку в ветеринарный техникум отдать. Пусть учится

дальше. Помоги ему, Василий Николаевич, подготовиться.

Я обещал помочь Мише, и мы всю зиму вечерами занимались с ним. Миша