Разбуженное лихо
Шрифт:
– Сам виноват. Что там у тебя, пожар, что ли, случился?
– Да, пожар.
Я смотрела на него в недоумении.
– Сгорел центральный офис. Среди бела дня. Трое сотрудников в больнице, состояние средней тяжести, жить будут. Из имущества, документов ничего спасти не удалось. Даже денег нет, сейф взорвался.
– Как взорвался? – Я и правда не представляла себе, как и отчего на пожаре может взорваться бронированный сейф.
– С него все и началось. Со взрыва. Хорошо, что я секретаря сегодня отпустил, и рядом с моим кабинетом никого не было. А я в банке в этот момент находился… Вот так.
Да… Хорошего мало. Конечно, главное – это то, что все живы, деньги дело наживное, но все равно, неприятно.
–
Теперь Дашка с Игорем смотрели на меня удивленно.
– Зачем домой? Мы никуда не собираемся, день рождения есть праздник, и этот праздник имеет место быть.
Ага, точно – в стельку. Так она начинала говорить на предпоследней стадии опьянения. О том, что она вытворяет на последней, я лучше умолчу.
Пожав плечами, я проследовала за ними в зал. За роскошно накрытым столом сидело человек сорок, все нарядные, но с кислыми лицами, призванными выражать ту вселенскую скорбь, которая посетила их в момент получения известия о несчастьи, постигшем их близкого. Но я была уверена, что многие из этих физиономий с трудом прятали за подходящим случаю выражением сочувствия злорадные ухмылки. Радость от того, что что- то плохое случилось с другим, а не с тобой, так же трудно скрыть, как и внезапно настигнувший тебя понос. Что- то меня на лирику потянуло.
Ловя на себе, а точнее, на своих драгоценностях восхищенно- завистливые взгляды, я торжественно уселась рядом с пьяной Дашкой и принялась исподтишка разглядывать присутствующих.
Внезапно меня словно скрутило изнутри, когда я наткнулась на взгляд женщины, сидящей на противоположной стороне стола, человек через пять от меня. Она была красива той стервозной красотой, которая так привлекает мужчин. Черные волосы уложены в замысловатую прическу, ярко- красные губы капризно надуты, тонкие пальцы с длинными красными ногтями унизаны золотом. Она пристально смотрела на меня из- под длинных ресниц, а меня словно окатывало ледяной волной.
Вдруг все как- то сместилось, вздрогнуло, воздух вокруг моего лица стал плотным и тугим. Минуту я вообще не могла дышать, это было все равно, что вдыхать пластилин. Потом исчезли звуки, но сменилось изображение, я сделала долгожданный вдох, но уже совсем в другом зале. Этот был разбит на маленькие уютные закутки, отгороженные друг от друга невысокими деревьями в кадках и цветочными горшками. Наверное, пели птицы, так как множество клеток было развешено тут и там, но я ничего не слышала.
Я сидела за небольшим круглым столом, накрытым белоснежной скатертью, напротив мне улыбался и что- то говорил мужчина, довольно симпатичный. Его я тоже не слышала. Да и не видела практически, ибо взгляд мой был прикован к лицу дамы, расположившейся за соседним столиком. Сквозь листву и цветы она тоже смотрела на меня, это была как дуэль глаз, только что молнии не летали, хотя воздух был достаточно наэлектризован. На ней было надето роскошное нежно- зеленое платье и такого же оттенка шляпа с темно- зелеными перьями, белый летний зонтик с кружевами стоял прислоненный к полосатому диванчику. На груди болтался монокль, рядом на столе небрежно были брошены белые перчатки.
Я в изумлении оглядела себя. И на мне было платье позапрошлого века, цвета слоновой кости, ребра болели от корсета, грудь тугими упругими холмами выпирала прямо под подбородок. Не моя грудь, не мой подбородок. Это не мое тело. Я снова взглянула на даму напротив. Она усмехалась.
Я смотрела на нее во все глаза, и пыталась понять, что меня так встревожило в ее облике. Что это? Но я не успела разобраться, как все потемнело, наполнилось искрами, я от неожиданности закрыла глаза, а когда открыла – то снова была в современной «Праге», в окружении нескольких десятков гостей, рядом с Дашкой, которую Игорь пытался напоить крепким
Посмотрела на черноволосую незнакомку. Здесь она не улыбалась. В ее глазах была ненависть. И смотрела она уже мне не в глаза, а куда- то на шею. Ее взгляд ощутимо обжигал, так, что моя рука инстинктивно потянулась, чтобы прикрыть кожу от буравящих меня глаз. И, когда я наткнулась на холод металла и драгоценных камней на моей груди, я вспомнила, что странного я увидела в той незнакомке из прошлого.
Мое ожерелье. Оно играло и переливалось на ее платье цвета нежной белесой зелени, перекликаясь с серьгами, которые сверкали из- под смоляных кудрей и колечком с бабочкой на ухоженной руке, поигрывающей белоснежным кружевным веером.
8.
А ночью выпал снег. Странный, белый, тихий, теплый, он укутал дерева, он прикрыл собою землю, опустился на дрова. На дорогу и на пашню, на сарай и на овин… Странный, белый, бесшабашный, землю он собой укрыл.
Только ветер не уймется, кружит, вьюжит и не спит. То в окошко поскребется, то по трубам пролетит. Постучится в двери, в сени, приластится на порог… Зимний ветер, не весенний, снежен, холоден и строг.
Старой ведьме снился сон. Свист ветра за окошком и нежное сопение спящего кота навевали странные видения. В своем сне она была маленькой девочкой и только- только училась ворожить. Бабушка показывала ей, как собирать и отличать травы, варить взвары и настаивать корешки. В этом сне она чувствовала себя свободно и легко, едва касаясь ногами земли, бежала она по зеленой лужайке, опьяненная ароматом цветов и трав, подставляя смеющееся личико теплому солнцу. Одетая в белую полотняную рубаху, босая и счастливая, свободная, как солнечный зайчик. На ее русой головенке небрежной россыпью незабудок и ромашек съехал на одно ухо венок, в руках едва умещался огромный букет. Она оглянулась, бабуля, посмеиваясь, качала головой ей вослед, шелестели березы, грациозно покачивая на ветру тонкими ветвями, и всему миру безумно нравилось жить. В этом сне ей было хорошо.
Вставать не хотелось. Не хотелось открывать глаза и возвращаться в холодную старую зиму из теплого лета детства. Но наступило воскресенье, праздник. Пора в церковь.
Кряхтя, слезла она с лежанки, растопила печь. Ей было лет двести, а сколько точно – вспомнить уже не удастся, да и зачем? Годом больше, годом меньше… Что еще могла подарить ей жизнь? У нее было все. За свою долгую жизнь она вылечила множество людей и животных, любила и была любима, у нее были дети, некоторые пошли по ее стопам, некоторые нет – не хотели или не дано было, но все разбрелись по этому огромному миру, устраивая свою судьбу, в поисках своего единственного счастья.
Она ничего уже не желала, только продолжала жить, как бы по привычке, творить и выдумывать. Старалась существовать в ладу с собой и миром, что, конечно, не всегда удавалось, как не всегда удается любому из нас.
Постепенно согрелась вода все в том же старом котле, который за много лет пропитался запахом трав и настоев. Она вылила ее в большое деревянное корыто, медленно разделась и погрузилась в пахучую воду. Вымыла голову, поскребла старое морщинистое тело. Закуталась в беленую холстину и уселась у печи, расчесывая спутанные седые пряди.
Вскинулась, когда раздался благовест. Достав из сундука чистую рубаху, принялась одеваться, посмеиваясь над приметами. Говорят, чтобы определить ведьму, нужно в церковный праздник одеться во все чистое и новое, тогда без труда углядишь в церкви ведьму – она одна будет стоять спиной к аналою, лицом к двери. Чушь собачья. Она верила в Бога, он давал ей силу, и к нему обращалась она за помощью, у него просила прощения и очищения, когда приходилось прибегать к помощи нечистой силы, что с каждым годом становилось все реже и реже.