Раздел имущества
Шрифт:
— За всю жизнь он так и не сказал мне ни слова, — вздохнула Виктуар, пораженная этой мыслью. — Да он и не видел меня.
Благословение Божие, что она все-таки приехала в Вальмери, в соответствии с каким-то грандиозным замыслом — в этом она не сомневалась. Возможно, замысел был в том, чтобы свести ее с новыми родственниками, сводными братом и сестрой, которые могли поделиться с ней своими воспоминаниями; она внимательно слушала.
— Когда мы были маленькими, с отцом все было хорошо, — говорила Поузи, — но он очень был поглощен собой. У него были свои игрушки, он хотел иметь их все и постоянно хотел с ними играть. Все время яхты, лошади, новые машины, а у Пам был только ее «Моррис
— В его офисе работало слишком много молоденьких женщин, большая текучка, — сказал Руперт.
— Мы не должны говорить о нем плохо, — прервала его Поузи. — Но это трудно.
— Он никогда не жадничал, даже по отношению к Пам после развода, если что-нибудь возникало.
— Мне говорили, что он был гением издательского дела. Так говорила моя мама, она следила за его работой в этой области, — сказала Виктуар.
— Он интересовался кулинарией и прекрасно готовил, — вставила Поузи. — И еще он был удивительным едоком и все знал о винах.
— Я даже не знал, что он умел кататься на лыжах, — заметил Руперт. — Мы никогда не выезжали семьей, чтобы покататься в отпуске на лыжах. Наверное, это связано с Керри. Ее брат — прекрасный лыжник.
— И кто ей скажет? Бедная женщина, — расстроилась Виктуар. — Знаете, она сегодня очнулась. — Наконец хоть какая-то хорошая новость!
— Наверно, в больнице не знают об отце, если только господин Осуорси им не позвонил. Но зачем ему звонить?
— Пусть она немного окрепнет, — посоветовал Руперт. — Врачи должны решить, что ей сказать.
Все с этим согласились. Руперт и Поузи заедут попрощаться с Керри и расскажут доктору о смерти отца — завтра, когда отправятся в Англию, хотя, возможно, господин Осуорси к тому времени уже позвонит доктору Ламму.
— О, нет: завтра в Лондон, ужасный господин Осуорси, ужасные последствия, похороны — все, все ужасно! — вскричала Поузи, уже не заботясь о том, что может показаться Эмилю всем недовольной, в общем, плохой, — и что ей за дело, раз они никогда больше не увидятся.
Она знала, что ей не следует думать об Эмиле, когда надо думать об отце. Но не смотреть на него она не могла, и один раз она заметила, что он тоже смотрит на нее. Он сидел рядом с Виктуар с особым отсутствующим выражением лица, как у человека, очень любящего свою жену.
Поузи могла себе представить, каково это — быть замужем за Эмилем: масса проблем, от неверности до дорогостоящих хобби. Может, он напоминает этим отца? Но разве в этом дело? Ведь вместо того, чтобы быть агентом по изучению кредитоспособности для сети магазинов дамского белья, она была бы женой французского интеллектуала и жила бы в Париже. Чтобы занимать это завидное место, ей бы пришлось со многим примириться, но поскольку роль жены Эмиля уже выполняла Виктуар (ее собственная сестра!), казалось, что все пути для ее воображения отрезаны непреодолимой реальностью. Даже ее изобретательный ум не мог справиться с этим препятствием. Поузи понимала, что жалость к себе — низкое чувство, особенно неподобающее в связи со смертью отца, но оно все равно ее поглотило.
И как же ее личные страдания отягощались угрызениями совести: она поехала на ланч вместе с остальными, вместо того чтобы остаться в больнице и проводить отца в Лондон — по крайней мере, она бы посмотрела на его лицо еще раз. А вместо этого другие люди его погрузили на борт самолета, как какой-то багаж, с глаз долой — из сердца вон. Да, это правда, что она смотрела в его серое отсутствующее лицо целыми днями, но это не компенсировало ее невнимание к нему в последний, решающий момент, в момент его отъезда. Им не надо было его туда отправлять; возможно, именно перелет вызвал опухоль. Они с Рупертом должны были противостоять господину Осуорси и его приспешнице, этой назойливой Эми. Как легко они восприняли на веру, что Бромптон может дать им надежду. Французский доктор все время был прав… Им не следовало принимать это американское предложение о помощи.
Ее эмоции накалились. Как нелогична любовь рядом со смертью! Папа умер! Понимал ли он, что умирает, пришел ли в сознание в последний момент, знал ли он все это время, что происходит? Если так, то, может быть, его успокаивало, что Поузи сидела у его кровати. Она уцепилась за надежду, что каким-то образом он знал о ее преданности.
Глава 27
Находя друг в друге утешение, Поузи с Рупертом еще немного посидели за десертом. Эмиль извинился и ушел, сказав, что не хочет их беспокоить в таком горе. Виктуар осталась со своими новыми родственниками, исполненная такта, не претендовавшая на то, что знала отца, но опечаленная в разумной степени.
— По крайней мере, он позволил нам познакомиться. Я уверена, отец хотел бы этого. Без сомнения, он был человеком, который хотел бы умереть именно так: в движении, очень мужественно. Ему бы не хотелось долго оставаться в коме; похоже, мозг его был поврежден — доктор сказал, что они не исключали возможности повреждения мозга. — Виктуар думала, как еще можно их утешить.
Руперт катался на лыжах, и поэтому устал, но он остался — отчасти из-за предупредительности по отношению к Поузи, а отчасти из-за того, что не хотел оставаться один. Вполне понятно, что горе Поузи было сильнее, чем горе его самого: оно было пропорционально ее злости на отца, которая оказалась и яростнее, и болезненнее, чем его. Его личное горе было более мягким, личным, его трудно было объяснить даже самому себе. Он ощущал утрату, сожаление о нескольких последних годах, когда они с отцом не были близки. Они, по крайней мере, не отдалились друг от друга настолько, насколько это сделала более импульсивная Поузи, особенно после одной сцены.
Но печаль Поузи, казалось, теперь приобрела вселенский характер. Она, видимо, оплакивала все несовершенство мира, какой-то космический дисбаланс, оказывающий влияние лично на нее.
Был еще один вопрос, вызывавший беспокойство. Они все о нем знали, но никто не хотел поднимать эту ужасную тему — завещание или говорить о том, что теперь, когда отец умер в Лондоне, его состояние, каким бы оно ни оказалось, согласно его завещанию, перейдет к Керри и Гарри, вместо того чтобы отойти им, согласно представлению Наполеона об общественном порядке.
Они заметили, как в столовую, позже, чем обычно, вошла Эми в сопровождении тучного розовощекого мужчины. Пришедшие пообедать казались беззаботными, даже счастливыми, чуждыми их боли.
Сам по себе, решили они, обед в поздний час не привлечет особого внимания. В последнее время Эми стала обедать в девять или даже в девять тридцать, отчасти из-за того, что в это время Гарри уже укладывали, но в основном потому, что американцы, приходившие на свои рабочие места в девять-десять утра в Калифорнии, обычно звонили ей в Альпы в семь вечера. Поэтому иногда до альпийских девяти вечера она говорила по телефону, обсуждая дела своей бывшей компании, которая оставила после себя больше хвостов, чем можно было себе представить, отдавала распоряжения по поводу управления своими личными финансами, беседовала с родителями, прощупывала почву с риелтором, который должен был, предположительно, заниматься продажей ее квартиры, или слушала местные новости.