Раздолбаи космоса, или Гений кувалды
Шрифт:
– Ты соображай, что говоришь! – наливаясь кровью, громыхнул Василий. – За такой базар – знаешь…
Но Ромку его громыхания давно уже не впечатляли.
– А вот фиг им… – с нежностью молвил он. Потом, как бы иллюстрируя свою мысль, сложил кукиш и невольно им залюбовался.
– Раскидался фигами! – буркнул Василий. – Что ни слово – то «фиг», «фиг»…
– А у тебя что ни слово – то «хрен»! – огрызнулся Ромка – и вдруг замер. Ошеломленно взглянул на Василия. Хмыкнул. Задумался. Еще раз внимательно оглядел кукиш.
– Нет, – решительно сказал он наконец. –
Процессию возглавлял Никита Кляпов. Он шел и озабоченно высматривал подходящую глыбу. За ним следовал безучастный Крест с двумя ломиками. Полы его простынки Никите пришлось укоротить до колен, а то поначалу Крест то и дело в них путался с непривычки. И наконец замыкали шествие три пушистых лупоглазых зверька. Время от времени кто-нибудь из них отважно подбегал и, дернув за край простынки, отскакивал с преувеличенным ужасом.
– Йоц! Йоц!
Крест недоуменно оглядывался, а Никите было не до того – он высматривал глыбу.
Поодаль стояли и наблюдали печальную эту картину две женщины.
– Говорила же, обнаглеют! – зловеще молвила Клавка, с ненавистью глядя на лупоглазых. – Ну ты посмотри, чего делают! А все хозяева ваши разлюбезные… И главное – за какую-то зверушку безмозглую! – Он же теперь – чисто дитя малое… Корми его, пои… Одевай…
Маша Однорукая вздохнула.
– Изувечили мужика… – обронила она, печально глядя вослед процессии. – Все равно что яйца отрубить…
Клавка вдруг всполошилась и, опасливо оглядевшись, понизила голос:
– Ты вот говоришь: отрубить… А мне Люська с потолка знаешь чего сказала? Ум-то у Креста отшибло, а остальное-то все… работает… Так Никитка… представляешь?.. Когда Крест, ну… беспокоиться начинает… Он его к кукле этой водит Лешкиной, в «конуру»… А может, и придумала Люська – с нее станется! За что покупала – за то продаю…
– Лучше бы он его ко мне водил! – осклабившись, ляпнула Маша и, оставив Клавку в состоянии столбняка, пошла к ближайшему скоку.
Кляпов тем временем, приглядев тройку крепеньких камушков средней величины, приказал Кресту остановиться и принялся ощупывать их и оглаживать,
– Крест! – позвал он наконец. Тот не отреагировал, и Никита, ворча, направился к бестолковому питомцу.
– Тебя! Зовут! Крест! – отчеканил он, тыча пальцем в костистую грудь.
– Зовут… – с трудом выговорил Крест. – Меня…
– Ну? Зовут! А как зовут-то? Ну! Ответом была жалкая улыбка.
– Боюсь, что вы зря теряете время, Никита… – послышался сзади исполненный сочувствия голос дедка Сократыча. – Добрый день!
Кляпов обернулся.
– Добрый день, Платон Сократович! – неприветливо отозвался он, – Пришли поделиться новой версией?..
– Угадали! – Дедок так и просиял. То ли он не услышал горькой иронии в голосе Никиты, то ли сделал вид, что не слышит. – Вы знаете, думал всю ночь… Так вот… Все, что я говорил о лоботомии, – забудьте. Это я сгоряча… Скажите, Никита, а слово «крест» имеет какое-либо значение в уголовном жаргоне?
– Н-наверное… Это Василия
– Верно, верно. Спрошу обязательно. Так вот, Никита, мне пришло в голову, что хозяева обезвредили нашего с вами знакомого весьма просто. Они каким-то образом изъяли из его сознания все бранные и жаргонные слова. Так неудивительно, что он то и дело запинается! Фразу-то теперь склеить – нечем…
– Сволочи они, ваши хозяева, – безразлично ответил Кляпов.
– Ах, Никита… – с улыбкой упрекнул его дедок. – А еще интеллигентный человек! Любить и ненавидеть – штука нехитрая. На это особого ума не требуется. Понять – вот это куда сложнее…
– Да что за чушь! – с некоторым запозданием взорвался Никита. – Вы хотите сказать, что хозяева предварительно изучили русский мат и лагерный жаргон?
– Зачем? – изумился дедок. – Зачем это им изучать, когда у них рядом мы? Да-да, мы с вами! Достаточно спроецировать нашу с вами неприязнь на Креста – и все! Понимаете? Изъять из его сознания то, что не нравится нам! Мат, жаргон, агрессивность…
– Я не знаю лагерного жаргона, – хмуро напомнил Кляпов. – Да и вы тоже.
– Зато знает Василий! – возразил дедок. – И потом, Никита… Мне вас просто жалко. Вы третий день повторяете, как попугай: Крест, Крест… И никак не поймете, что слово это в его сознании просто-напросто заблокировано. Услышать-то он его услышит, а вот воспринять…
Какое-то время Никита стоял, повесив голову. Думал. Потом хмыкнул неуверенно и покосился на равнодушное лицо Креста.
– Йоц! – сказал он, снова уперев палец в костистую грудь. – Ты – Йоц! Сьок?
– Сьок, – отозвался Крест. – Йоц… Зать!
Дедок Сократыч попятился от них в благоговейном ужасе, не иначе, опять осененный какой-нибудь новой идеей.
– Никита… – вымолвил он. – И давно вы общаетесь с ним на этом… м-м… пиджин-рашене?
Беззвучно порхали цветные блики. Удобно откинувшись в глыбе-качалке, Лика наслаждалась покоем. Все уладилось… Василий безболезненно вышел из запоя, Телескоп – вернулся… На пушистой черепушке – ни шрамика, и такой же забавный, смышленый… Соседи, правда, ворчат, что хозяева из-за него Креста дураком сделали… Ничего. Поворчат да перестанут… Да и поделом Кресту, если уж быть совсем честной… Когда все окончательно утрясется, надо будет придумать Телескопу простенькое самостоятельное поручение и послать его с ним, ну, скажем, к Маше Однорукой… Вдруг справится!
Теплый пушистый зверек, тихонько чирикая, прильнул к колену хозяйки, и Лика рассеянно пропускала сквозь пальцы мягкую нежную шерстку.
За этим занятием ее и застал не в настроении вернувшийся Василий. Телескоп радостно заверещал и сразу кинулся за графинчиком.
– Этот твой… – мрачно сообщил Василий, садясь на недавно добытую глыбу, напоминающую одновременно и кресло, и оплывший свечной огарок. – Опять какую-то пакость затевает…
Лика вздернула подбородок.
– Могу я просить тебя не называть его больше моим? – мелодично осведомилась она. Василий смущенно крякнул.