Разговор с автором
Шрифт:
Когда я вернулся в комнату с четким намерением все же попробовать свою курицу, Яна уже вычистила тарелку и потянулась к бутылке пива, стоявшей на том же столе.
– Куда?! – одернул ее я. – Рано тебе еще. Дай-ка сюда.
Я взял из рук Яны пиво и, прищурившись, посмотрел на нее, изображая недовольство.
– Я загорать не люблю, – сказала она, отвечая на мой предыдущий вопрос, и гордо отвернулась обратно к компьютеру.
– М-м-м, – ответил я.
Появилось такое дурацкое ощущение раздражения. Как будто все меня сегодня хотят вывести из себя. Как будто я не могу найти себе места. Нет, состояние нормальное. И я даже не злюсь. Просто не спокойно.
Я
– Яна, – сказал я резко, получилось даже резче, чем рассчитывал, я как будто крикнул на нее, – почему ты такая бука?
Она не ответила и даже не повернулась. Я подошел к компьютеру, демонстративно поставил тарелку и пиво на своей единственный стол, навис над Яной и дал себе две секунды, чтоб сбавить обороты. Я попытался успокоиться и даже наигранно вежливо попросил Яну встать с моего стула и дать мне, наконец, поесть в собственной квартире в собственный выходной собственную, мною с таким трудом приготовленную, курицу.
Не знаю, что меня начало так раздражать. Но даже тот факт, что я чувствовал раздражение сегодня, хотя не чувствовал его очень давно, меня раздражал еще сильнее. И, скорее всего, виновата не Яна и не падающая как снег на голову мама, не Алиса, обокравшая меня сегодня на ползарплаты, не дурацкая жара, а… А не знаю, что. Я раздражен! Просто так раздражен.
Я раздраженно сел и начал засовывать в рот курицу, жадно глотая. В какой-то момент, примерно на половине съеденного, я увидел со стороны, как выгляжу сейчас. Мне четко представилась Яночка, сжавшаяся на диване, совершенно не понимающая, за что ей такое наказание, и, что она сделала не так. Увиделся я, по-свинячьи поедающий жирную курицу, даже не чувствуя ее вкуса. А я так мечтал почувствовать этот вкус сегодня. Целый день мечтал. А теперь не могу. Он притупился.
И то, что я не могу успокоиться, не понимаю, от чего такое беспокойство и, самое главное, то, что я не могу почувствовать вкус этой проклятой курицы, бесило меня еще больше. Да, теперь уже именно бесило.
Я доел, залипая в монитор, на котором висела заставка фильма «Завтра». Нехитрая такая заставка: черный фон, на нем почти радугой нарисована белая стрелка, а сверху на ней такой же белый бегущий человек. Все это вместе чем-то напомнило дорожный знак. Вроде креативно, а вроде безвкусно. Я даже не стал смотреть описание, год и страну производства, отзывы меня не волновали и подавно. Подсознательно я уже решил, что фильм этот все равно не посмотрю. По крайней мере, не сегодня. В таком состоянии бессмысленно, да еще и Яна. Черт, Яна!
Я повернулся и увидел, что она сидит на диване, держа в руках телефон, и что-то в нем усердно тыкает. «Какая приятная и спокойная картина», – подумал я. И только спустя секунд пять понял, что у Яны же еще нет телефона. Стало быть, телефон мой.
– Яна!
Она оторвала глаза от экрана.
– Дай сюда, – сказал я серьезным и, на удивление для самого себя, уверенным голосом.
Она протянула мне телефон. Я взял и увидел на экране: «Превышен лимит попыток ввода пароля». И обратный отсчет. Двадцать пять секунд, двадцать четыре, двадцать три…
Я резко положил телефон. Буквально хлопнул им по столу. Тут же пожалел, что это сделал, ведь технику бить нехорошо, и разозлился еще сильнее. Затем демонстративно встал, взял мою и Янину тарелку, отнес в раковину на кухне и вернулся в комнату, уже не скрывая своего напряженного лица.
– Ты злишься? – спросила она как будто просто так, а не потому, что правда переживала.
– Да, Яна, я злюсь! Мне не нравится, когда трогают мои вещи, – не выдержал я.
– Я могу вообще ничего здесь не трогать. Буду летать, даже пол не буду трогать! – повысив голос, ответила она.
– Почему ты со мной споришь вечно? Ты же прекрасно знаешь, что не надо чужие вещи брать. Или тебя мама не учила, как себя в гостях вести?
В момент, когда эта фраза вылетела из моего рта, я отчетливо понял, что чувствую себя у себя дома не комфортно. Я у себя дома не могу успокоиться, потому что с ней я тут не хозяин. И это, пожалуй, та самая причина, почему с детьми я в этой жизни пересекаюсь крайне редко. Мы не совместимы. Я слишком люблю собственное пространство. Свободу люблю. А дети ее притесняют. Они, конечно, иногда этого не понимают. Но кто-то же должен им объяснять. Иначе они вырастут и превратятся в наглых толкающихся жлобов из общественного транспорта или тех самых теток, которые кричат на базаре прямо тебе в ухо.
Есть же на свете взрослые, которые умеют личным пространством делиться, пускать туда других. Но я не из них. И иногда об этом сильно жалею.
– Потому что ты всегда такой!
– Какой?
– Холодный, – она повернулась и посмотрев мне прямо в глаза сказала: – Поэтому я тебя не люблю. Тебя никто не любит.
Яна замолчала. Я тоже. Так просидели мы в тишине около часа, пока не раздался долгожданный звонок в домофон. «Не прошло и года», – подумал я и направился к двери. Кнопку нажал, даже не спросив: «Кто там?» И так знал, что это мама. Кто ж еще.
Я заранее приоткрыл входную дверь и вернулся в комнату к Яне. Она, очевидно, на меня разозлилась. Да и я на нее, честно говоря, тоже. С детьми я не сказать чтобы ладил. И никаких приятных и неприятных историй с ними, что самое странное, у меня нет. Просто я к ним всегда относился, как к таким же людям, что и я. Равнодушно. Не имея в виду младенцев и малышей, конечно же. С них ничего не спросишь, им простить можно. А вот взрослые дети – уже полноценный организм. Существо, имеющее сформировавшийся разум. Яна абсолютно точно относилась ко второй, взрослой категории. Она меня оскорбила и это было больно слышать. А еще больнее осознавать. И мне нужно было показать, что я оскорблен и обижен. Что так вести себя нельзя. И говорить такие вещи тоже нельзя. Почему-то во мне резко проснулся воспитатель, который, во-первых, обвинил маму в таком поведении Яны – ребенком совсем что ли никто не занимается, никто не учит? Во-вторых, решил взяться за дело самостоятельно и подумал: «Кто, если не я?» Хотя, конкретно мне это было не нужно совсем. Даже больше. Мозгом я понимал, что воспитывать чужих детей – нехорошо. Подобная инициатива никогда ничем хорошим не заканчивается, ни для воспитателя, ни для ребенка, ни для родителей. Да вообще ни для кого. С другой же стороны, она мне как человеку нахамила. И имею я право, в конце концов, ей это, как такому же здравому человеку, сказать.
– Яна, научись, пожалуйста, себя вести, – опять натянуто вежливо сказал я, – и думай в следующий раз, что говоришь.
Она только злобно на меня посмотрела. Обиделась.
Дверь скрипнула, и в квартиру зашла мама.
– Спасибо, дорогой, – забормотала она, как только я появился в прихожей, – что бы я без тебя делала…
Я бы сказал, что бы она без меня делала. Воспитывала бы свою дочь – вот что. Вслух я ей этого, конечно, не сказал. Понимал, что в таком состоянии лучше вообще никому ничего не говорить.