Разговорные тетради Сильвестра С.

Бежин Леонид Евгеньевич

Я подобной опытности лишен, распознавать духов дара не имею, поэтому меня лукавому обвести вокруг пальца не трудно. Вот и не буду рисковать, не буду вводить в искушение ни себя, ни благонравного читателя и удовлетворюсь тем, что разговор Сильвестра с Маркеллом Безбородым воображаемый.

Поэтому Маркелл подчас произносит то, что могло обрести словесную форму лишь в двадцатом веке. Он – выразитель дум и чаяний самого Сильвестра, а Сильвестр – носитель и провозвестник идей Маркелла.

Однако ловко я повернул (вывернул): у Сильвестра – думы и чаяния, а

у Маркелла же – идеи, как будто он не игумен Хутынского монастыря, а профессор университета в Кёнигсберге. Казалось бы, должно быть наоборот. Ан нет, наоборот-то и не выходит, поскольку у Сильвестра века не разведены по вертикали, как ветки по стволу дерева, а друг в друга вложены.

Поэтому думы Сильвестра аккурат совпадают с идеями Маркелла. Вернее, думы Маркелла с идеями Сильвестра… думы с идеями… идеи с думами… вот я и сам сбился, запутался, заморочился. Лучше открою тетрадь и прочту: так-то яснее будет.

Сильвестр. А скажи, Маркелл, как ты это разумеешь: в чем разница между петь и выпевать?

Маркелл Безбородый. А в том, родимый, что поют звуки, а выпевают Слово.

Сильвестр. Значит, в знаменном распеве Слово-то и есть главное?

Маркелл. Наиглавнейшее. Ничего главнее нет. Поэтому и выпевают Его строго в унисон.

Сильвестр. А раз так, то распев – это и не музыка, не музыкальное сочинение, имеющее начало, середину, то есть кульминацию, и конец.

Маркелл (убежденно подтверждая). Ни в коем разе не сочинение.

Сильвестр. Что же тогда?

Маркелл. Литургия. И знаменный распев, и чтение Евангелия, и иконы, и каждение – все есть Литургия. Единое целое. Неделимое на части.

Сильвестр. А как же чувства поющего, его голос, вокальное мастерство?

Маркелл (с укоризной). Эка чего выдумал! Ты же не на концерте, а в Храме на Литургии. Чувства-то и придержи и голос свой не показывай. Не выставляйся, а выпевай вместе со всеми, соборно. Будто сам сего не знаешь. Не новичок же…

Сильвестр. Не новичок, но иногда хочется уточнить, себя проверить…

Маркелл (поощряя, как учитель любознательного ученика). Благое дело. Уточняй.

Сильвестр. Поскольку распевается Слово, и к тому же в унисон, то, стало быть, пение – та же молитва?

Маркелл. Никаких сомнений. И молитва, и икона, и даже ладан в кадильнице. Потому-то знаменный распев будет вечным и, пока стоит Святая Русь, никогда не исчезнет.

Сильвестр. Исчез уже… Патриарх Никон заменил унисон на партесное пение, на концерт…

Маркелл. А старообрядцы?

Сильвестр. Разве что… но их немного. Горстка, да и то все в скитах скрываются, затворничают, таятся…

Маркелл.

Немного, но удержат, не дадут исчезнуть. А там и музыканты подхватят…

Сильвестр. У наших музыкантов нынешних две забавы: джаз и серия.

Маркелл (прикладывая ладонь к уху). Чевой-то?

Сильвестр. Джаз от американских негров к нам занесло, а серию – от австрияков.

Маркелл. И что же оная серия собой представляет?

Сильвестр. Аккурат двенадцать звуков.

Маркелл. И ни один не повторяется?

Сильвестр. Угадал. Точно. А раз не повторяются, то и завершения нет, то бишь тоники, если по-ученому.

Маркелл (отводя ладонью оговорку Сильвестра). Ты насчет моей учености не сомневайся. Я вон сколько книжек навалял – всех не перечитаешь. Поэтому так тебе скажу. Все двенадцать твоих свободно висят в пространстве, как ночные звезды.

Сильвестр. Да ты еще и поэт!

Маркелл (увлекшись). Ухо ждет завершения, а его и нет. Нетути. Вот и выходит не распевание, а… распивание.

Сильвестр. Что за распивание?

Маркелл (со смешком). Распитие. Распитие браги хмельной, иначе от этих висяков свихнуться можно. Шучу, шучу.

Сильвестр (трогая бородку). Уразумел, что шутишь. Хотя здесь не смеяться, а плакать надо. Наши-то так и стараются если не джазу подпустить в свои симфонии и квартеты, то серию непременно где-то ввернуть. От этого соблазна даже великие не могут удержаться – Шостакович и Прокофьев. Знаменный распев же – это Рахманинов. Его одного не купишь ни джазом, ни серией, раз он на колокола богат.

Маркелл (ему не понравился такой счет). Его одного… Неужели Русь-матушка оскудела? Других, что ли, вовсе нет?

Сильвестр. Есть Чайковский, Римский-Корсаков… Ну и помельче – Гречанинов, Кастальский, но главный здесь Рахманинов, создатель «Всенощной». Да и не только «Всенощной»… Знаменный распев у него по многим произведениям проходит. В нем душа его музыки, сокровенная тайна…

Маркелл. Недаром его Шостакович и Прокофьев так не любили.

Сильвестр. Ты и это знаешь. Я сам помню, как в консерваторском классе Шостакович собрался однажды с учениками «Всенощную» Рахманинова слушать, да и не смог. Бесы в нем возмутились. Восстали, как большевики в Петрограде. Корежить его стало. Шучу, шучу.

Маркелл. Хорошо, Рахманинов… Ну а сам ты? О себе-то что молчишь? Не смеешь сказать?

Сильвестр (иноческая бородка, пронзительная синева в глазах). Не смею.