Разговоры с зеркалом и Зазеркальем
Шрифт:
Но и эти «запретные» чувства выговариваются не только «про себя»: болезненно-эмоциональная исповедь, как уже говорилось, все же адресована другому,который воспринимается как свой, женский другой.
Однако одновременно она имеет и иного адресата: косвенно — и здесь корреспондентка выступает в функции посредницы — текст обращен к отцу как виновнику создавшегося положения. (В конце переписки эта переадресация выражена уже и прямо: «можете показать ему в моем дневнике те места, какие сочтете подходящими» (235).)
Анна Петровна не просто выкрикивает, «выблевывает»
Генерал Керн в дневнике обрисован как грубый, надменный, недалекий, ревнивый, подозрительный, а главное, безнравственный персонаж, человек без принципов, который готов сводничать свою молодую жену племяннику, или способен утверждать, «что любовников иметь непростительно только, когда муж в добром здравии».
Каковы принципы! — комментирует эту сентенцию мужа Анна Петровна. — У извозчика и то мысли возвышеннее; повторяю опять, я несчастна — несчастна оттого, что способна все это понимать. Пожалейте вашу Анету, еще немного — и она потеряет терпение. Вот какой этот почтенный, этот деликатный, этот добрый человек, этот человек редких правил. Пусть поймут, как велика та жертва, на которую меня обрекли. Содрогнутся! О, как жаль мне несчастного отца моего, если он любит меня и если у него есть глаза. Только ежели он станет говорить с вами об этом, скажите ему, что я страдаю не из-за одной ревности (154).
Выделенные автором дневника слова — это, конечно, чужие, вероятно, отцовские, характеристики Керна, которые она старается дезавуировать. Интересно отметить, что в тексте соединяется страх перед отцом и «общественными приличиями», выражающийся в формулах почтения покорной дочери, и выражение бунта и даже угрозы.
Во имя самого неба прошу вас поговорить с папенькой; я в точности выполняла все папенькины советы насчет его ревности, но скажите ему, пусть не думает, будто его можно переубедить. <…> Ежели родной отец не заступится за меня, у кого же искать мне тогда защиты (235) — с одной стороны, и — Содрогнутся! (154) или в своем ослеплении он
Мнение отца, воля отца, Закон Отца — это цензурующее Ты,перед которым дочь старается оправдаться в своем дневнике и против которого она иногда бунтует.
Но подобным цензором, представителем патриархатного порядка, отчасти выступает и прямой адресат, Феодосия Полторацкая, наряду со своими ролями идеального двойника или женски семейного своегочеловека. Точка зрения адресата довольно часто структурируется в тексте как некая позиция благоразумной, контролирующей нормы.
Вы скажете, быть может, что это будет стоить слишком много денег, а я вам скажу, что нет (138).
Вы ведь сами, милый друг, сотни раз бранили меня за то, что я не научилась притворяться, хоть это и необходимо в этом мире (147).
…хоть вы, быть может, скажете, что я слишком самонадеянна и что-нибудь еще… (150).
Неужели
Вы и теперь будете говорить, что счастье мое зависит от меня? (154).
При всем декларируемом душевном единстве с подругой встречаются места, которые выдают, что Анна не всегда уверена в адекватной реакции адресатки:
…но вы не станете гневаться, если я скажу вам… (187).
…не браните меня, мой ангел… (188).
…я удивляюсь, что вы думаете, что она
Вы не будете столько жестокосердны, чтоб запретить или отсоветовать мне это (198) и т. п.
Чем более обостряются отношения Анны с мужем, тем чаше адресатка, папенька и все родные, пожертвовавшие ею во имя социального статуса и приличий, сливаются в одно «вы».
Не из-за этого ли вы все стали так несправедливы ко мне? (174).
Зачем вы прогнали меня от себя? Зачем переполнили чашу моих страданий? (176).
Зачем велели вы уехать от вас? (185).
Благодаря Полторацкую за письмо, Керн характерным образом соединяет ее в своем восприятии с папенькой:
Маменькина рука производит во мне некое нежное чувство, но ваша и папенькина производит почти одинакое восхитительное, приятное, тяжелое, мучительное,усладительное чувство (175).
По мере приближения возможности возвращения в Лубны, то есть вожделенного соединения, тон посланий становится все более неуверенным: автор дневника делает усилия, чтобы убедить себя в том, что подруга действительно будет несказанно рада этому, но вопросы вроде «примете ли вы меня по-прежнему?» (238) выдают ее сомнения в том, что сентиментально-романный финал возвращения в рай возможен в реальности.
Как мне кажется, можно сделать вывод, что одна из ипостасей Тыв дневнике Керн — это контролирующее, цензурующее Ты,и оно представлено как возникающей на втором плане фигурой Отца (которому косвенно переадресовывается послание), так и непосредственно женским Тыадресата, тетушкой.Заметим, что в женской прозе первой половины XIX века именно тетушка выполняла роль суррогатной матери героини, была персонажем, который обучал свою протеже социокультурным нормам и стереотипам, осуществлял функцию контроля [245] .
245
См. об этом: Савкина И. Л.Провинциалки русской литературы (женская проза 30–40-х годов XIX века (серия Frauen Literatur Geschichte: Texte und Materialien zur russischen Frauenliteratur) Verlag F. K. G"opfert. Wilhelmshorst, 1998. C. 197–199.