Разгром
Шрифт:
– Ты мной гордишься? – воскликнул Морис. – Право, не стоит! Вот уж месяц мы трусливо удираем.
– Чего там! – как всегда, рассудительно сказал Жан. – Не мы одни. Мы только выполняем приказы.
Но Морис закричал еще неистовей:
– Вот именно! С меня довольно!.. Ведь остается только плакать кровавыми слезами: постоянные поражения, тупые начальники, солдаты, которых нелепо ведут, как стадо, на убой!.. Теперь мы зашли в тупик. Вы видите сами, что пруссаки подходят отовсюду, они нас раздавят, наша армия погибла… Нет, нет! Я остаюсь здесь! Лучше пусть меня расстреляют как дезертира.
Он снова зарыдал и уронил голову на подушку. С ним случился непреодолимый нервный припадок, один из тех приступов, которым Морис был так часто подвержен, когда он внезапно впадал в отчаяние, презирал весь мир и самого себя. Сестра хорошо это знала и оставалась спокойной.
– Было бы очень дурно, милый Морис, если бы ты покинул свей пост в минуту опасности!
Он рванулся и сел на кровать.
– Так дай мне винтовку, я покончу с собой. Это лучше всего!
Он протянул руку, указывая на неподвижного, молчаливого Вейса, и сказал:
– Вот он рассуждал здраво. Да, один он все предвидел… Помнишь, Жан, что он говорил под Мюльгаузеном месяц тому назад?
– Да, правда, – подтвердил Жан, – господин Вейс сказал, что нас разобьют.
Им вспомнилась тревожная ночь, тоскливое ожидание, поражение под Фрешвиллером, уже мелькавшее в мрачном небе, когда Вейс высказывал свои опасения: Германия подготовилась к войне, она нашла лучших военачальников, лучше вооружена, охвачена порывом патриотизма, а Франция напугана, застигнута врасплох, ввергнута в хаос, отстала, развращена, у нее нет ни полководцев, ни солдат, ни вооружения. И страшное предсказание сбылось.
Вейс поднял трепещущие руки. Его лицо, похожее на морду доброго пса, выражало глубокую скорбь.
– Эх, я отнюдь не торжествую, что оказался прав, – пробормотал он. – Я только простой человек, но ведь все так ясно, когда знаешь, в чем дело!.. Даже если нас поколотили, можно все-таки перебить немало этих проклятых пруссаков. Вот в чем утешение; думаю, что мы здесь погибнем, но пусть погибнут и пруссаки, побольше пруссаков, столько, чтобы покрыть ими всю эту землю!
Он встал и показал на маасскую долину. Его большие близорукие глаза, помешавшие ему служить в армии, засверкали:
– Черт возьми! Будь моя воля, я пошел бы воевать!.. Не знаю, оттого ли, что они сейчас хозяйничают в моих краях, в Эльзасе, где казаки в свое время натворили столько бед, но как подумаю о пруссаках, представлю их себе у нас, в наших домах, – меня охватывает бешеное желание перерезать десяток… Эх, если б меня не освободили от военной службы, если бы я был солдатом!
Он помолчал и прибавил:
– А впрочем – как знать?
В его словах таилась надежда, потребность даже самых отчаявшихся людей верить в еще возможную победу. Морис, уже стыдясь своих слез, слушал его, цеплялся за эту мечту. И правда, ведь накануне пронесся слух, что Базен в Вердене. Судьба была обязана сотворить чудо ради Франции, которую она так долго венчала славой!
Генриетта молча вышла и, вернувшись, нисколько не удивилась, увидев, что брат встал, оделся и готов идти. Она хотела непременно накормить его и Жана. Им пришлось сесть за стол, но куски застревали у них в горле, их тошнило, они еще не пришли в себя после долгого сна. Жан, как всегда предусмотрительный, разрезал хлеб на две части, положил половину в ранец Мориса, а другую – себе. Вечерело. Надо было уходить. Генриетта остановилась у окна и смотрела на прусские войска, на этих черных муравьев, которые все лезли по холму Марфэ и мало-помалу терялись в темнеющей дали. Вдруг невольно она воскликнула:
– Ах! Война, проклятая война!
Морис сейчас же подхватил, смеясь:
– Как, сестренка! Ты хочешь, чтоб мы сражались, а сама бранишь войну?!
Генриетта обернулась и со свойственной ей прямотой ответила:
– Правда, я ее ненавижу, я нахожу ее несправедливой и гнусной… Может быть, просто потому, что я женщина. Эта бойня меня возмущает. Почему не объясниться и не прийти к соглашению?
Жан с присущим ему добродушием одобрительно кивнул головой. Ему, необразованному человеку, казалось, что нет ничего легче, как прийти всем к соглашению, надо лишь все толком обсудить. Но Морис, снова поддавшись модным научным теориям, считал, что война необходима, что война является самой жизнью, законом мироздания. Ведь это жалостливый человек придумал справедливость и мир, а бесстрастная правда – поле вечной битвы!
– Прийти к соглашению? – воскликнул он. – Да, через века. Если все народы сольются в единый народ, тогда, пожалуй, еще можно предположить наступление золотого века; да и то, разве конец войн не станет концом человечества?.. Я сейчас был болваном; да, надо воевать – таков закон!
Он тоже улыбнулся и повторил слова Вейса:
– А впрочем, как знать?
Он снова поверил в живучую мечту, уступая потребности ослеплять себя надеждой со свойственной его чувствительным нервам страстью к болезненным преувеличениям!
– Кстати, – весело спросил он, – где наш двоюродный братец Понтер?
– Он в прусской гвардии, – ответила Генриетта. – А разве она стоит здесь?
Вейс развел руками, за ним оба солдата; никто не мог ответить, ведь даже генералы не знали, какие неприятельские части стоят перед ними.
– Пойдемте, я вас провожу! – сказал Вейс. – Я сейчас узнал, где стоит сто шестой полк.
Он объявил жене, что не вернется домой, а переночует в Базейле. Недавно он купил там домик и теперь заканчивал его устройство, собираясь прожить в нем до наступления холодов. Домик находился рядом с красильней, принадлежавшей Делагершу. Вейс беспокоился о припасах, которые он уже отнес в погреб, о бочонке вина и двух мешках картофеля; он был уверен, что если дом будет пустовать, его разграбят мародеры, а он это предотвратит, проведя ночь в Базеиле. Он говорил, а жена пристально смотрела на него.
– Будь спокойна, – с улыбкой прибавил он, – я хочу только уберечь наше добро. И обещаю тебе; если на деревню нападут, если будет угрожать какая-нибудь опасность, я сейчас же вернусь.
– Ступай, – сказала Генриетта. – Но возвращайся поскорей, а то я за тобой приду.
У дверей Генриетта нежно поцеловала Мориса, протянула руку Жану и на несколько секунд задержала его руку в дружеском пожатии.
– Поручаю вам брата… Он мне рассказал, как вы заботились о нем, и я вас очень полюбила.