Разлад
Шрифт:
– Ну, ребята, ни пуха ни пера! Отвечаешь за них головой, Рафгат! – крикнул со штабного крыльца капитан Драч, и мы поехали.
Скоро от дыхания стало жарко. Я сделала щелку и выглянула наружу. Сладко запахло снегом, где-то вдалеке пламенели факелы. Я прищурила заиндевевшие ресницы, и огонь сразу рассыпался разноцветными искрами. Полозья скрипели, разрывая снежный наст. Рафгат запел какую-то заунывную песню. Я задремала.
– Сашка, подъем. Подъем, Сашка. Приехал.
Я открыла глаза. Рафгат толкал меня в плечо. Быстренько вывалилась из саней и хотела было бежать, но он снял солдатскую
– Ну что ты за девка? – ворчал он. – Самый грязный. Почему грязный? Почему косы не носишь?
Осмотрел меня с головы до ног, вздохнул, подтолкнул к крыльцу маленького глинобитного дома и крикнул вдогонку:
– Неси сегодня пятерку.
Наших нигде не было видно. «Ну вот, не дождались меня, теперь опоздаю», – испугалась я. Изо всех сил толкнула дверь и с размаху влетела в полутемный тамбур. То ли не разглядела впопыхах, то ли просто по случайности, но железный уголок моего портфеля угодил в лицо какому-то мальчишке, он возился у двери с дровами. Мальчишка от неожиданности отпрянул:
– Ты что?! С цепи сорвалась? – Дрова с грохотом посыпались на пол.
– Извини, нечаянно, – испугалась я.
– За нечаянно бьют отчаянно. – Он зажал рукой губу, из которой сочилась кровь.
– Подожди, надо приложить снег. – Я выскочила на крыльцо, зачерпнула горсть снега и вбежала в тамбур. – На, приложи.
Он взял снег, приложил к губе и спросил:
– Ты кто?
– Новенькая. Из военного городка, – уже отдышалась, уже прошел первый испуг.
– Все вы там такие бешеные? – пробормотал он, не разжимая рта.
«Наверное, здорово заехала», – подумала я. Было неловко, и потому сказала примирительно:
– Чего обзываешься? Сам видишь, не хотела. – Но тут же спохватилась: «Еще подумает – испугалась». Добавила строптиво: – Будешь обзываться – получишь!
– Это кто получит? Я? – удивился мальчишка и насмешливо зацокал языком. – От тебя? Карапузиха несчастная!
Эх, лучше бы он этого не говорил: маленький рост был моим самым больным местом. Висела на турнике, ела сырую картошку – ничего не помогало. За год и двух сантиметров не натягивала. Потому вспылила сразу, с места в карьер:
– А хоть бы и от меня. Смотри, а то не получилось бы – как с фрицами. Те тоже – на Москву «хох», а от Москвы – «ох».
Не успела я и опомниться, как шапка слетела с моей головы, а в ухе зазвенело от удара. Честное слово, не хотелось мне в тот день драться! Ведь я была в новеньком форменном платье, но здесь уже ничего нельзя было поделать. Я отступила на шаг и, набычившись, ударила его головой прямо в живот. Он был высокий, этот мальчишка, но худой, хлипкий какой-то, я это сразу почувствовала. Мы пыхтели и боролись в тесном тамбуре, откуда-то сверху падали дрова. Не знаю уж, чем бы это все кончилось, но только хлопнула дверь, и хриплый мужской голос громко крикнул: «Алекс, вас ист лос? (Алекс, что случилось?)». Я так и ахнула: «Немцы!» Немецкую речь я на слух знала – иногда мой дедушка бросал словечко-другое. И меня за ухо дергал – учи язык.
Мужчина вывел нас из тамбура в коридор. И здесь при свете керосиновой лампы я рассмотрела их обоих. Были они очень похожи, оба тонкие, костлявые, высокие, и глаза одинаковые – серые-серые, и одеты одинаково – в черные ватные фуфайки, а на ногах валенки – латаные- перелатаные. У мальчишки был разорван рукав, и пуговица болталась на нитке. «Моя работа, – со злорадством подумала. – Будет знать, как со мной драться». Мужчина подал мне шапку и сказал строго:
– А ты драчунья, оказывается! А еще девочка!
– Чего? – возмутилась я в запале. – Выходит, если девочка, так молчать должна? Нет уж! Таких плюх навешала – век будет помнить! Это ваш сын? – Кивнула на мальчишку.
– Мой, – ответил мужчина.
– А вы немцы, что ли? – спросила с подозрением и опаской, на всякий случай сделав шаг назад.
– Да, немцы! – с вызовом крикнул мальчишка. – Настоящие немцы. А что?
Мужчина положил ему руку на плечо. С усмешкой спросил:
– Тебя как зовут?
– Александра.
– О, Александра! Защитница рода. Красивое имя. Мой сын тоже Александр. Ну так как? Боевая ничья? А? Мир и дружба?
– Дружить с немцем?! Еще чего! С немцами не дружу, – вспыхнула от ненависти. – Вы же все фашисты.
Может, это вы стреляли в моего папу на войне. А теперь я должна с вами дружить?
Мальчишка так и рванулся ко мне, но мужчина его удержал.
– Ну и глупая ты девочка, – сказал он, виновато улыбаясь, – очень глупая. Когда вырастешь, тебе, возможно, будет стыдно за это. – Он помолчал, задумался, тихо добавил, – Возможно… – Потом беспомощно, словно оправдываясь: – Я никогда не стрелял. Я никого не убивал. Я не был на войне.
– Глупая? А кто на нас полез? Не вы, что ли? – начала наступать я. Не поверила ему ни капельки: «Все они теперь добрые и хорошие».
Но здесь открылась дверь, и вошла маленькая, закутанная в шаль женщина. Она расстегнула пальтецо, потопала ногами, обутыми в ичиги с калошами, сбросила шаль. И улыбнулась: «Гутен таг, Карл Генрихович!» Мужчина снял шапку, наклонил голову: «Исямесес, Роза Каримовна!» Он как снял шапку, так я прямо удивилась – совсем седой, как мой дедушка. Они чего-то там говорили между собой о морозе, о дровах. «А, – догадалась я, – этот Карл работает здесь истопником. А эта тетка кто же?» Смотрела на ее густые черные волосы. «Грива – прямо как у нашей лошади Чубчика. И на губе черные усики шевелятся. Как у таракана». И она меня заметила.
– Ты кто же будешь, девочка?
Я сделала шаг вперед, как солдат на поверке, и громко, четко сказала:
– Александра Мейн. Ученица четвертого класса.
Она усмехнулась ласково, протянула руку:
– Очень приятно, Александра Мейн. А я твоя учительница. Меня зовут Роза Каримовна. Запомнишь? А что с тобой случилось? Посмотри-ка на себя. – Достала из старого потрепанного портфеля маленькое зеркальце и протянула мне.
Я глянула и обмерла: «Батюшки мои! Нос поцарапан. Воротничок на платье оторван. На шубейке ни одной пуговицы». Это уже была беда. За пуговицы мне здорово попадало от матери, за пуговицами и нитками нужно было ехать в город.