Разного пазла части
Шрифт:
Мне хотелось поскорей выпить чаю, наспех перекусить и, устроившись за письменным столом, нарисовать пробный эскиз домашнего задания, а потом включить новую серию «Настоящего детектива» и взяться за те сладости, что принесла из кондитерского магазина. Планы были сладкими, как и бисквитные пирожные с ореховой глазурью, что так и ждали оказаться у меня во рту.
Дойти до ванной комнаты не получилось – он перехватил по дороге, вдруг вынырнув из темноты. Зайдя со спины, зажал рот одной рукой, а второй крепко прижал к себе. Я не успела даже пискнуть, не успела среагировать, как в одно мгновение оказалась
Во рту моментально пересохло, а из горла попытался вырваться нечеловеческий ор – прямо в знакомо пахнущую ладонь. Я не поняла кто это, только то, что этот кто-то вломился в мое жилище и напал со спины, напугав до трясущихся поджилок и грохотавшего пульса в висках.
Взбрыкнув, попыталась ударить мужчину ногой, но он мгновенно среагировал, отпуская рот и жестко схватывая за горло.
– Тихо, - сказал на ухо шепотом.
Да только вместо того, чтобы успокоиться, ноги окончательно перестали меня держать.
– Не может быть, - прохрипела я, чувствуя, как ладонь отпускает горло и перемещается на затылок, оттягивая волосы, заставляя наклониться.
– А ты кого-то другого ждала, милая? – зло прошептал Данила.
Прямо в лицо произнес, наклоняясь. Развернул как куклу – резко, и впился твердыми губами в рот.
– Что ты делаешь здесь? – пробормотала после жадного поцелуя, пытаясь унять бешеное сердцебиение, - зачем так напугал, и как, черт возьми, ты вошел?
– Я соскучился, - тесня меня к стене, проигнорировал вопросы отчим, - очень, очень соскучился по своей маленькой девочке.
Когда уперлась спиной в закрытую дверь ванной, он прижался, и стало понятно без слов – действительно соскучился.
Он пах так знакомо, невыносимо родным ароматом: лимоном, домом, куда, такой блудной дочери как я, просто необходимо вернуться. В ту минуту я засомневалась – правильно ли сделала, что сбежала?
– Милая девочка, ты такая сладкая, - как в бреду, продолжал шептать на ухо Данила, - моя, моя маленькая.
Руки его ласково бродили по телу, будто вспоминая изгибы, пробуждая во мне забытые, запертые на навесной замок, чувства. Томление, от которого в груди становилось тесно, жар, что катился комом и тяжело осаживался внизу живота, продолжая разгораться и требовать, тлея.
Широкие ладони накрыли грудь, прошлись большими пальцами по острым вершинам сосков, я закусила губу, чтобы не застонать протяжно. Даниил одним прикосновением – одним единственным, умел будить мою темную, жаждущую ласки, сторону. Дикую, опасную личину, что не успокаивалась, пока не расцарапывала в кровь его спину и ягодицы, что кричала так, что пугала невольных слушателей, если таковые случались.
Лизнул мою закушенную губу, потерся напряженным пахом о живот, провел руками по бедрам, и я готова была ему отдаться – в тот момент беззаветно и навсегда. Но, он улыбнулся.
Да, такая малость, как кривая ухмылка, меня отрезвила.
Господи, - подумала. Он ведь – тот же. Тот, ради кого снова убила бы, но кто так и не смог дать мне желаемого. Это я другая, новая, только-только делающая неуверенные шажки в сторону счастливых дней. И пусть это счастье – всего лишь возможность быть наедине с собой и делать то, что нравится, главное,
И вот он – захватчик, является, готовый взять. И берет, лучась улыбкой победителя. Снисходительной, высокомерной усмешкой. Не встретив препятствия, берет и побеждает.
Не гад ли, мой любимый? Гад, и еще какой.
Я увернулась от поцелуя, хотя внутренне дрожала от желания впиться Даниле в губы с еще большей силой. Оттолкнула, сказав хрипло:
– Прочь.
Отчим отступил на шаг и засмеялся.
– Моя девочка стала решительной.
Я нашарила за спиной дверную ручку, зашла в ванную, вымыла руки, плеснула в лицо холодной водой, пригладила растрепавшиеся волосы.
Щеки горели. От стыда, что едва не отдалась ему в коридоре, от бушующего, не остывшего еще вожделения.
Данила был на кухне. Зажег верхний свет, поставил чайник. Остановилась на пороге, когда отчим открыл верхний шкафчик, видимо, ища чай, или кружку.
Он практически не изменился с последней нашей встречи – остался поджарым, с взъерошенными волосами без пробора, с насмешливым, и слегка снисходительным выражением на лице. Да, это была его любимая маска. Не знаю, прятал ли он за ней хоть что-то, или она была настоящим его ликом.
Я поразилась, как этот Даниил, что стоял в тесной кухоньке, мог быть тем Даниилом Александровичем, каким помнила его в детстве: отстраненным, молчаливым, замкнутым. Не иначе, как с ним произошли разительные метаморфозы. Или, это я выросла и рассмотрела его настоящего: властного, опасного, с ярко выраженными собственническими замашками.
Он казался неуместным здесь – в убогонькой квартирке: смотрелся, как чужеродный элемент, невесть как оказавшийся зажатым между газовой плитой и хлипким обеденным столиком.
Обернулся, подмигнул. Нашел турку, поставил ее на плиту.
Думаю, он знал, почему я уехала, хотя о настоящих причинах в той записке, оставленной на дверце холодильника, не было сказано ни слова. Ограничилась сухим «отправляюсь искать себя», а на самом деле от него бежала. Боялась, что растворюсь, исчезну, потеряю рассудок. Ведь уже теряла – на все ради него готова была. Даже не представляла, что так можно любить – совершенно преданно. Заглядывала в рот, в надежде сыскать одобрение, искала его общества, как паломники ищут следы Миссии.
И Данила прекрасно осознавал, что мне тесно в его нелюбви, что она душит. Давит.
Мы со своими дикими отношениями зашли в тупик, поскольку мне необычайно хотелось большего – развития, прогресса, а Данила ничего этого дать не мог. Да и зачем, ему ведь и так было хорошо.
Из этой патовой ситуации для меня было два выхода: первый - остаться на прежнем месте, в его доме, терпеть нелюбовь и выпрыгивать из шкуры, стараясь для него. Сгорать и медленно загибаться, наблюдая, как он живет, ни в чем себе не отказывая, как меняет любовниц, как ездит с ними на курорты, мелькает в прессе. Обмирать возле киоска с глянцем, увидев Данилу в обнимку с длинноногой моделью на обложке, а потом неумело врать одногрупницам, отчего вдруг сделалось дурно. Терпеть смены его настроения, ждать, пока захочет меня, пока соскучится.