Разорванный круг
Шрифт:
Я могу их понять. Так же у меня обстоят дела с клиникой.
Диана знает одно уютное кафе на улице, отходящей от Гувер-стрит. Мне кажется, что оно не так уж и уютно. Все декоративные украшения, столы и стойки сделаны из стекла и зеркал. Куда ни повернись, всюду моя испуганная физиономия.
Пока я рассказываю об обнаружении золотого ларца, о моих бессмысленных приключениях в Осло, о туманных намеках Греты, о цели, визита в Лондон, я наслаждаюсь тем, как она на меня смотрит и как слушает. Я чувствую себя искателем приключений, который пустился в опасное путешествие. Мне кажется, что Диана воспринимает меня так же.
Когда мы возвращаемся в СИС, чтобы захватить забытые распечатки сведений из компьютера, Диана спрашивает, какие планы у меня сегодня на вечер. От такого вопроса во мне взрывается бомба надежды. Я отпрыгиваю в сторону, чтобы не наступить на зазевавшегося голубя, и сообщаю, что особых планов у меня нет. Нет необходимости изображать полное отчаяние. Через четыре шага она спрашивает, не хочется ли мне, чтобы она показала мне Лондон. Меня наполняют одновременно чувство блаженства и паника.
— Это было бы чудесно, — говорю я.
Я жду около здания СИС, пока Диана заходит туда за распечатками о Майкле Мак-Маллине. На это уходит много времени. Когда она наконец выходит и протягивает мне пачку документов, то закатывает глаза и делано смеется.
— Прошу прощения, что я так долго! — Она издает наигранный стон. Мне начинает казаться, что она сейчас поцелует меня. Она медлит, а затем неуверенно произносит: — Послушай… Идея насчет сегодняшнего вечера, может быть, не очень удачная… — Но тут она видит мой взгляд. — Наплевать! — восклицает она неожиданно. — Паб Королевской армии. В половине восьмого!
Я еще ни разу не открыл рот. Она набирает воздуху, чтобы что-то сказать, но раздумывает.
— Знаешь что… Одна моя подруга работает в библиотеке Британского музея. Хочешь, я ей позвоню? Вдруг она тебе поможет?
— Замечательно! — благодарю я. И жду, что она меня сейчас поцелует, но этого не происходит. Она смотрит на меня. Я не могу больше выдерживать ее взгляда. Она что-то скрывает.
— Увидимся вечером! — Диана улыбается и исчезает. В магазине, заставленном полками с компакт-дисками, я покупаю альбом для Рогерна. Он называется «Дети Сатаны: Торжество мертвого металла». На обложке изображение дьявола, который играет на электрической гитаре. Языки пламени лижут ему ноги. Милая штучка, которую Рогерн сумеет оценить.
У меня тоже есть вредные привычки. Если уж ты оказался победителем в бешеной гонке от мошонки до яйцеклетки, если ты продрался через все детство и ни один пьяный водитель не сумел тебя задавить, а сам ты ни разу не заснул от лишней дозы героина на лестничной площадке, где горит синий свет, если ты выдержал шесть лет учебы в Блиндерне, а потом получил место на службе у общества, если тебя не поразила болезнь почек или опухоль мозга, — то ты, черт тебя побери, имеешь право нажимать на тюбик зубной пасты посередине и не опускать сиденье унитаза в туалете, когда пописал. Вредные привычки — неотъемлемое право свободного человека. Я очень рад, что у меня нет жены.
Я люблю, чтобы моя зубная щетка лежала на краю раковины. В этом случае я всегда знаю, где она. Хорошо, пусть это вредная привычка. Пусть это неразумно. Но мне на это наплевать.
А сейчас зубная щетка лежит на кафельном полу.
Может быть, все не так плохо. Возможно, виновата горничная. Возможно, подул ветер в форточку. Возможно, здесь прогуливался сам Генрих VIII, окутанный парами серы.
Я поднимаю зубную щетку и кладу ее снова на раковину, чтобы горничная с радостью могла поставить ее в пластиковую кружечку на полке около зеркала.
Когда я был маленьким, больше всего меня пугала вовсе не сказка о ведьмах-людоедках и кровожадных троллях, а сказка о Златовласке и трех медведях. Когда медведь рычал: «Кто спал в моей постели?» — я погружался в бездну ужаса. Думаю, уже в детстве я преклонялся перед незыблемыми правилами домашнего порядка.
Молния на моей туалетной сумке закрыта. Я всегда оставляю ее открытой. Так, чтобы легко извлечь пакетик с презервативами (сверхтонкими, без смазки), если ночью ввалюсь в гостиничный номер в окружении роя фотомоделей и манекенщиц.
Половина четвертого дня. Я набираю номер Греты на старомодном гостиничном телефоне с крутящимся циферблатом.
После десяти гудков кладу трубку.
Ощущение опасности заставляет меня позвонить Рогерну. Кажется, я его разбудил. Да, именно так. Я спрашиваю, все ли в порядке. Он что-то бормочет, я расцениваю это как положительный ответ. Я спрашиваю, в надежном ли месте ларец. Он опять бормочет «да». За его спиной кто-то хихикает.
Тогда я звоню Каспару и прошу узнать, что с Гретой.
— Где ты? — спрашивает он.
— В Лондоне.
Он тихо присвистнул. Звук похож на свист кипящего чайника.
— Будь осторожен, — предупреждает он.
— А что?
— Ты в Лондоне из-за ларца?
— А что?
— У тебя был взлом в квартире.
— Знаю.
— Вот как? А теперь попробуй угадать, кого там задержали?
— Погоди. Почему ты вообще знаешь об этом?
— Потому что директор Инспекции по охране памятников собственной персоной — я имею в виду Сигурда — был вызван в полицию и Министерство иностранных дел, чтобы извиниться перед великим и ужасным Грэмом Ллилевортом. — Сухой смех Каспара звучит как шуршание бумаги.
— Я знаю, что он там был. Я их видел.
— А ты знаешь, кто еще был с ними?
— Нет, но мне очень интересно!
— Один из взломщиков имел дипломатический статус. Что скажешь? Дипломатический статус! Ходят слухи, что он из разведки. Британское посольство устроило жуткий шум. Можно подумать, что речь идет о безопасности государства. Это беспредел, Бьорн! Вершина! Министерство иностранных дел пыталось загладить скандал, насколько это в их силах. Какого черта вы там нашли?