Разорванный круг
Шрифт:
Вглядываясь в темную дорожку, мы осторожно спускаемся к институту.
— Ты думаешь, что манускрипт в ларце скрывает сведения, которые по-новому осветят представление об Иисусе? — спрашиваю я.
— Вполне допускаю.
— Интересно, что бы это могло быть.
— В этом ты не одинок, — смеется Петер.
В зале регистрации шумно, тепло и уютно. Из читалки доносятся голоса и музыка. Непрерывно звонит телефон. За стойкой тихо и настойчиво гудит сигнал вызова.
Петер вталкивает меня в бар и просит сделать заказ, пока он отлучится по делу.
— Пузырь, — шепчет он и подмигивает.
Кофе и чай уже стоят на столе, когда он возвращается. Его лицо приобрело странное выражение.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— Абсолютно ничего.
Я перехожу в атаку:
— Петер… Ты слышал о СИС в Лондоне?
— Конечно.
Это признание изумляет меня. Я-то думал, что он будет по-прежнему изображать из себя незнайку.
— А в чем дело? — небрежно спрашивает он.
— Что ты о них знаешь?
Брови вздымаются.
— Зачем это тебе? Они финансируют многие наши исследования. Мы тесно сотрудничаем с ними по ряду программ.
— А меня какая-нибудь из них включает?
— Я и не подозревал, что ты являешься объектом исследования.
— Во всяком случае, объектом внимания.
— Со стороны СИС?
— Безусловно.
— Забавно. Они здесь организуют в эти выходные конференцию. Новые данные по этрусской этимологии.
— Забавно, — повторяю я.
— А почему они тобой интересуются?
— Ну, об этом ты и сам знаешь. Они охотятся за ларцом.
— Вот как. — Он больше ничего не говорит.
— И я теперь начинаю понимать почему.
— Ты полагаешь, что у них есть законные основания на право владения?
Я ожидал этого. Сигнала, который показывает, что Петер не просто случайный спутник на орбите моей жизни.
— Может быть… — соглашаюсь я.
— Они, вероятно, хотят выяснить, что такое может находиться в нем?
— Конечно.
— У тебя недоверчивый вид.
— Они пытаются обвести меня вокруг пальца. Все до одного. И я подозреваю, что ты тоже.
На его губах появляется ухмылка.
— Начинаются личные разборки?
Официант, приносивший нам кофе и чай, подходит к Петеру и, не привлекая внимания, передает ему записку. Петер, быстро прочитав, сует ее в карман.
— Что-то случилось? — опять спрашиваю я.
Он смотрит в чашку.
— Ты крепкий орешек, Бьорн Белтэ, — произносит он. В его голосе слышно восхищение. И впервые за все время он произносит мое имя почти правильно.
— Не ты первый это заметил, — усмехаюсь я.
— Такие, как ты, мне нравятся!
Допив, он бросает на меня измученный взгляд. Потом неожиданно поднимается и желает мне спокойной ночи. Я-то думал, что он будет сидеть и выпытывать у меня местонахождение ларца. Или предлагать деньги. Или угрожать карами. Вместо этого он крепко пожимает мою руку.
После его ухода я остаюсь и допиваю чуть теплый чай, рассматривая вокруг себя смеющихся людей, окутанных дымом.
Иногда у меня возникает странное ощущение. Все люди на свете только статисты в твоей жизни, появившиеся, чтобы всегда находиться рядом с тобой, но не обращать на тебя внимания. Эти люди, так же как дома и пейзажи, — всего лишь кулисы, построенные на скорую руку, чтобы иллюзия была более полной.
Чай всегда оказывает на меня мочегонное действие. После двух чашек мне приходится мчаться мимо людей, мимо запасного выхода в мужской туалет, блещущий чистотой и пахнущий антисептиками. Я стараюсь не смотреть в зеркало, когда стою у писсуара.
Мне жутко повезло. Когда я выхожу, обнаруживаю среди леса рук и голов официанта, разговаривающего с тремя мужчинами. Я замираю на месте как громом пораженный. Если бы кто-нибудь в этот момент бросил на меня взгляд, то вполне мог бы подумать, что я превратился в соляной столб. Совершенно белый и абсолютно неподвижный.
В толпе я вижу Петера. Вижу Кинг-Конга. И вижу своего старого доброго друга Майкла Мак-Маллина.
Рядом с главным входом я нахожу стоянку велосипедов, современных горных велосипедов, которые используются для передвижения от корпуса к корпусу. Они без замков. Их можно брать на время. Кому придет в голову украсть велосипед посреди пустыни?
Поблескивает луна. Непроглядной тьме вокруг меня нет конца. Очень далеко впереди я предполагаю существование гор — не потому, что их видят глаза, а потому, что там кончается темнота. Все вокруг большое, плоское и черное. Кажется, что я лечу по воздуху. Внимание попеременно обращается то на небо, которое куполом висит надо мной, то на пятно света от фонарика, которое, раскачиваясь, ведет велосипед за собой по асфальту.
Я мерзну. Мне страшно. Так, вероятно, страшно астронавту, когда он все больше отдаляется от своего космического корабля.
Тишина. Ни воющих койотов, ни дальних свистков паровозов, ни стрекочущих сверчков. Единственный звук под этим куполом тишины — скрип велосипеда.
У ночи нет конца. Лунный свет — плоский и холодный. В черной, хоть глаз выколи, ночи свет велосипедного фонарика пожирает метр за метром белую разделительную полосу.
Ближе к утру на горизонте появляется желтая полоса. Я надеялся разогреться от быстрой езды и вспотеть, но у меня до сих пор стучат зубы от холода.
Около огромного ржаво-красного камня я останавливаюсь, запыхавшийся и дрожащий. Сижу на жесткой велосипедной раме и наслаждаюсь восходом солнца.