Разорванный круг
Шрифт:
— И вам, конечно, известны ответы на все вопросы?..
Он берет меня за руку, как будто у него кружится голова, но в ту же секунду выпускает.
— …но мне рассказывать не хотите? — заканчиваю я.
— Зашифрованные тексты содержали генеалогическое древо, перечень членов рода, если хочешь, где прослеживалась история королевских семейств вплоть до начала нашего времени. Пергаменты объясняли, каким образом следует понимать это древо.
— Происхождение королей?
— Все имена. Все короли. Все королевы. В каждой стране. Из века в век.
— Имеет ли это отношение к твоим вчерашним намекам? По поводу распятия Иисуса на кресте?
— Не самое глупое предположение.
Крепко сжав мою руку, он ведет меня к двери.
— Но документы, найденные в церкви в 1891 году, содержали еще кое-какие сведения. Мы не знаем, откуда они. Мы не знаем, кто распоряжался ими и как их передавали. Но они дали нам первые указания на то, куда пропал Ларец Святых Тайн. Поэтому через девять лет было создано СИС. Это прямой результат обнаружения пергаментов. Теперь у нас появился четкий след. Мы знали, где надо искать ларец. И октагон. И все же должно было пройти еще почти сто лет, прежде чем нам это удалось.
Он запирает дверь огромным ключом, который, соприкасаясь с механизмом замка, издает скрипучий звук.
— Вообще-то, — бормочу я, спускаясь по лестнице, — рановато утверждать, что вам это удалось.
В сочельник мама всегда водила меня в церковь. Как раз в середине фильма про утенка Дональда, который передавало шведское телевидение, она вбегала, напевая и сверкая нейлоновыми чулками, окутанная облаком духов и смеха, и начинала собираться в церковь.
— Нам нужны традиции, — повторяла она часто.
Она вообще любит штампы. Ей было непонятно, что для меня мультфильмы были важнее церкви. Если шел снег и раздавался колокольный звон, если загорались свечи в фонариках на кладбище, — могу сказать, что во мне тогда в известной мере пробуждалось рождественское настроение. Но даже отдаленно оно не напоминало того взрыва эмоций, который производили во мне фильмы об утенке Дональде.
То же самое повторялось перед летними каникулами. Но только в школе. Кучками по классам нас посылали на богослужение. Я не христианин, но перед огромным алтарем, где Иисус распростер свои руки, загипнотизированный органной музыкой и убедительным голосом священника, я послушно разводил свои детские руки. В такие минуты во мне просыпался верующий. Маленький уродец, который ищет утешение везде, где только можно.
Религиозный экстаз продолжался порядка пятнадцати минут. Затем лето вступало в свои права.
Позже я находил другие способы умерить страсти. Став взрослым, я искал утешение в лоне женщины. Желание быть объятым теплом и нежностью любимого человека, который хочет тебе добра. Во всей своей простоте.
Я тихо лежу в постели. Темно. Лицо и руки чешутся.
Комната большая, пустая и тихая.
Одна мысль крутится в голове. Словно муха, которая никак не может найти покой. Мысль такая: «Существует ли одна-единственная истина?»
Я не хочу верить в секреты Мак-Маллина. Их слишком много. Они слишком невероятны. Распятие, крестоносцы, тамплиеры, средневековые замки, догмы, таинственные масоны, непостижимые богатства, скрытые сокровища, вековые тайны. Такого рода вещи не встречаются в реальной жизни. Во всяком случае, в моей жизни. Неужели орден мог сохранять тайну на протяжении двух тысяч лет? Вряд ли это возможно.
Где-то в замке почти бесшумно открывается тяжелая дверь.
Мак-Маллин слой за слоем снимает пласты лжи со своей тайны. Но вдруг то, что скрыто внутри, тоже ложь?
Я не знаю, лжет ли Мак-Маллин сейчас. Я не знаю, верит ли он сам, что говорит правду. Или он действительно говорит правду.
То же самое я всегда думаю о священниках. Когда я сижу на жесткой деревянной скамье и пристально смотрю на кафедру, то часто задаю себе вопрос, верит ли проповедник в то, что говорит. Или же сомнения посещают и священника, оставляя ему лишь изъеденную червячками надежду, что все-все на небе и на земле обстоит именно так, как он объясняет прихожанам?
Я немного вздремнул, и вдруг дверь открывается, и я слышу за занавеской легкие шаги Дианы.
Я должен немедленно прийти в себя. Мне хочется верить, что ее возвращение вызвано вспышкой страсти. Я приподнимаюсь на локтях. Я готов сыграть роль беспомощного пациента, подчиняющегося воле похотливой медсестры. В своих фантазиях я безоговорочный приверженец большинства сомнительных штампов.
Но лицо ее печально. Она тяжело опускается на стул. Избегает встречаться со мной взглядом. Что-то гнетет ее.
— Диана?
— Нам надо поговорить.
Я некоторое время жду продолжения.
— Папа сказал, что… — начинает она. Потом замирает.
Очень медленно я встаю и одеваюсь. Не глядя на меня, она берет мою руку, так нежно, словно боится, что сделает мне больно. И мы оба выходим из комнаты и спускаемся по широкой лестнице в рощу.
Темно. Фонарь собрал вокруг себя рой насекомых и теперь не отпускает их. Дует мягкий бриз. Он ласкает мою кожу, которая не перестает саднить. Я думаю, что Диана сейчас сообщит мне что-то такое, чего я не хочу знать.
Она ведет меня по покрытой гравием дорожке к скамейке возле декоративного бассейна, в котором давно разрослась болотная трава, а фонтаны больше не бьют. До нас доносится запах гнили.
— Бьарн, — шепчет она. — Мне надо тебе кое-что сказать.
Голос ее стал чужим.
Я сажусь на скамейку. Она стоит передо мной, сложив руки на груди. Она похожа на прекрасную мраморную статую одинокой монашенки в саду при монастыре Вэрне.
Но кое-что я замечаю сразу. Она беременна!