Разорванный круг
Шрифт:
— Я много думала об этом, — начинает она. Дыхание тяжелое. — Сначала не хотела. Но ведь это важно. Я должна объяснить, в чем дело. Чтобы ты понял.
После этого я замолкаю. Я никогда не думал о себе как о будущем отце. Такая мысль мне чужда. Но она этого хочет? Я представляю себе счастливую семейную пару: Бьорн и Диана, окруженные пускающими пузыри и ползающими по полу крошками.
Она выпустила мою руку. Но потом, присев, снова сжала ее, и довольно сильно. «Жить будем в Осло или Лондоне?» — думаю я. И пытаюсь угадать, мальчик или девочка. Смотрю на ее плоский живот. Следующая мысль: «Как она может знать, что ждет ребенка, если прошло так мало времени?»
— Иногда узнаешь о таких вещах, — говорит она, — о которых хотелось бы не знать.
— Хотя осознаешь это только тогда, когда уже слишком поздно, — подхватываю я. — Потому что, только узнав что-то, ты видишь, что лучше бы этого не знать.
Мне кажется, что она не слушает меня. Да и изрек я нечто довольно загадочное.
— Речь вдет о моей матери, — говорит она.
В зацветшей воде заквакала лягушка. Я пытаюсь увидеть ее. Но ее нет, только звук.
— А что с ней? — спрашиваю я.
Диана икает. Из бассейна в тон ей отвечает лягушка.
— Странно, что мне нужно было познакомиться с тобой, чтобы выяснить, кто моя мать.
— Какое отношение я имею к твоей матери?
Она закрывает глаза.
— Я думал, что твоя мать умерла, — добавляю я.
— Я тоже так думала.
— Но?
— Меня с ней просто не познакомили. Она не хотела меня знать.
— Не понимаю. Кто она?
— Ты ее знаешь. Ты с ней знаком.
Я пытаюсь прочитать разгадку на ее лице. Сначала я думаю о маме, потом о Грете.
— Мак-Маллин был вместе с Гретой! — вскрикиваю я. — В Оксфорде!
Она молчит.
Теперь уже мой голос дрожит и хрипит:
— Грета — твоя мать?
Лягушка куда-то перебралась. Кваканье доносится совсем из другого конца. А может быть, первой отвечает вторая?
— Есть еще кое-что, — продолжает она. — Я единственная дочь у папы. Единственный ребенок.
— И что?
Она качает головой.
— Это ведь ничего не значит. Для нас с тобой, — говорю я.
— Это значит всё. Всё!
— Объясни.
— Видишь ли, папа ведь не…
Пауза.
— …ведь не — что? — спрашиваю я.
— Когда он умрет, я буду…
Пауза.
— Да? Когда он умрет, ты будешь кем?
Она ждет.
— Я не могу ничего этого… Поверь мне. Но это правда.
— Я не понимаю.
— Невозможно, — шепчет она.
— Что невозможно?
— Ты. Я. Мы.
— Чепуха! Мы все сможем вместе.
Она качает головой.
— Мне казалось, что у нас все всерьез.
— Знаешь… Когда мы познакомились, я сразу почувствовала, что ты необыкновенный, не такой, как все. Я поняла: это настоящее. Это то, чего я ждала всю жизнь. Но потом появился папа и все испортил.
— Но ты не порвала со мной.
— Не ради них. Напротив. Вопреки им. Попробуй понять, Бьарн. Мы были вместе, потому что этого хотела я. Вопреки им. Потому что ты много значишь для меня. Потому что я хотела показать им, что я не играю в их игры. И все-таки… — Она качает головой.
— Все устроится, Диана. Мы забудем об этом.
— Ничего не получится. Они все испортили.
— И все-таки давай мы…
— Нет, Бьарн. — Она резко встает. — Вот так обстоят дела. Мне очень жаль. — Она смотрит мне в глаза и печально улыбается.
Потом поворачивается и быстро идет прочь по дорожке. До меня доносится шорох гравия под ее ногами.
Когда папа умер, мама долго обсуждала в похоронном бюро вопрос, открывать или не открывать гроб во время прощания в часовне. Агент похоронного бюро советовал нам оставить гроб закрытым. Чтобы мы запомнили папу таким, каким он был раньше. Только тогда, когда мама отказалась, агент стал говорить прямо:
— Он упал с высоты в тридцать метров на камни.
Мама не поняла. Она была не в себе.
— Вы можете его загримировать? — предложила она.
— Вы не понимаете. Если тело падает на камни с высоты в тридцать метров…
Гроб остался открытым.
Часовня была украшена цветами. Органист и скрипач исполняли псалмы. У задней двери стояли четверо мужчин из похоронного бюро. У них. были профессиональные выражения лиц, и казалось, что они сейчас расплачутся. Или рассмеются.
Гроб стоял на возвышении посередине.
Адажио.Режущие звуки в тишине. Негромкий плач. Скорбь сливается с музыкой.
Они сложили его руки, которые не пострадали, и вставили в пальцы букет полевых цветов. Небольшая часть лица проглядывала через овальное отверстие, вырезанное в шелковом покрывале вокруг головы. Это чтобы пощадить нас. Работали, судя по всему, долго. Пытались воссоздать его облик с помощью хлопка и грима. И все же узнать его было невозможно. Там лежал не папа. Когда я прикоснулся к его пальцам, они были жесткими и холодными, как лед. Я помню, что я подумал: вот что такое трогать покойника.
Утро. Приглушенный свет. Краски на склоне горы еще не проснулись.
Оцепеневший от усталости, я сижу, положив локти на подоконник. Целую ночь я смотрел в огромную черную пустоту и видел, как темнота превращалась в слабое мерцание, видел, как танцевали летучие мыши в свете звезд. С рассветом птицы возобновили полеты и пение у дерева, стоящего под окном. Как маленькие точки, они стрелой проносятся в погоне за насекомыми. Внизу, на лужайке, остановился черно-серый кот, сладко потягиваясь. Сонный грузовик с овощами и фруктами на борту пыхтит где-то на шоссе.