Разрушенный мост
Шрифт:
– Можно я пока внутрь загляну? – спросила Джинни.
– Ни в чем себе не отказывай, – кивнул Энди. – И чайник поставь. Выпьем кофе.
Внутри трейлер выглядел еще хуже, чем снаружи: грязный, обшарпанный, с дырами в обшивке, пожелтевшим куском скотча на разбитом окне и сломанной задвижкой, которая совершенно не держала дверцу буфета. На двухэтажной кровати лежали поролоновые матрасы, на полу – пара спальных мешков и груда грязной одежды.
Отыскав чайник, пластиковую тару с водой и спички, Джинни зажгла маленькую газовую плиту и придерживала чайник, чтобы тот не свалился: трейлер весь трясся и раскачивался,
– Что у тебя в шкафу?! – спросила она, вынося на улицу две чашки кофе. Энди и Стюарт сидели на ступеньках, и им пришлось подвинуться, чтобы она могла поместиться посередине.
– Так это же мой копченый лосось! – ответил Энди. – Нам бы его сегодня доесть, а то запах слишком уж ядреный. Хочешь кусочек?
Джинни скривилась.
– И кофе не будешь? – спросил Стюарт.
– Я видела, в каком состоянии были чашки.
Он с подозрением покосился на свою, но все равно сделал глоток.
– А кем ты работаешь на самом деле? – спросила она Стюарта. – Ты же ведь не плейбой? Я вообще не думаю, что они существуют.
– Еще как существуют, – ответил Стюарт. – Играют в поло и в карты, ездят кататься на лыжах и катерах, ведут шикарную жизнь.
– Но не у нас же.
– Нет, я просто в отпуске, – рассмеялся он в ответ. – Знаешь, жизнь, полная удовольствий, изрядно выматывает. Нет, ты права, на самом деле я антрополог.
– Кто? Ты ездишь по джунглям, что ли?
– Стараюсь не ездить. Я изучаю религию, магию, колдовство. В этом году побывал в Бразилии. Удивительная страна.
– А на Гаити ты был?
– Да, был.
– Моя мама оттуда родом.
– Вот как? Ты говоришь на креольском?
– Нет. Она умерла, когда я была совсем маленькой. Я никогда не была на Гаити.
– Это потрясающий остров. Я там долго общался с одним жрецом вуду, пытался разобраться.
– Можешь научить меня вуду?
– Конечно.
– Тебе нужна кукла вуду этого Джо Чикаго, – заметила Джинни, поворачиваясь к Энди.
Тот напрягся и несколько секунд молчал, так что Стюарт даже повернулся к нему, пытаясь понять, в чем дело.
– Кто такой Джо Чикаго?
– Головорез. Белая шваль.
– А почему его так зовут? – спросила Джинни.
– У него кожаная куртка прямиком из Чикаго, – объяснил Энди.
– Только и всего?
– Но это правда!
– То есть я могу звать себя Джинни Корея, раз мои кроссовки там сделаны?
– Что ему нужно от Энди? – спросил ее Стюарт.
– Не знаю, он мне пока не сказал.
– От него лучше держаться подальше, – коротко оборвал их Энди. – Этот человек опасен. Не стоит иметь с ним никаких дел.
Больше они ничего от него так и не добились. Стюарт вскоре засобирался домой, потому что хотел еще узнать, как арендовать лодку. «Приходи в гости», – сказал он на прощание, прежде чем завести мотор и уехать с поля. Большая часть его кофе так и осталась нетронутой.
– Он богатый, да? – спросила Джинни.
– Его
– Но милый. Мне он понравился.
Энди закрыл глаза. Несколько минут они сидели на солнце, прислушиваясь к крикам детей на пляже и верхушках песчаных дюн и звуку двигателей далекого самолета, взлетевшего над устьем реки.
– Энди, скажи, тебе в детстве не казалось, что ты отличаешься от остальных из-за цвета своей кожи?
Он так долго не отвечал, что Джинни пришлось в конце концов потыкать его ногой.
– Я думаю, – буркнул он. – Мне казалось, я отличаюсь от остальных, но на то было очень много разных причин. Из-за того, что у меня черная кожа. И из-за того, что меня усыновили. И из-за… из-за того, какой я в целом. Конечно, я чувствовал себя другим.
– А ты знаешь, кто твои настоящие родители?
– Нет, но мне плевать.
В это Джинни не могла поверить.
– Неужели тебе не хочется знать, откуда они и кем они были? Вдруг это хорошие люди. Вдруг они обрадуются тебе. Сейчас можно отыскать своих родителей, я читала о таком. Если тебя усыновили, ты все равно можешь найти родных.
– Это очень мило, – с горечью заметил Энди, – но зуб даю, я и так знаю, кем была моя мать. Проституткой. Отец? Один из ее клиентов. И когда я родился, она просто от меня избавилась. Дальше это была уже забота местного совета, который скинул меня на них, – он кивнул на юг, где жили его приемные родители. – Думаешь, это все были хорошие люди? Чушь. Думаешь, я хочу раскопать все это и узнать точно? Да мне плевать на свою мать. Она ведь бросила меня, верно? Ну и к черту ее. Я – то, что я есть. Я свободен, понимаешь. Ничто меня не держит.
Джинни оперлась спиной на дверную раму, глядя на друга. Энди смотрел куда-то вниз, лица его не было видно, но ей показалось, что оно наверняка сейчас холодное и отстраненное.
– Да, я отличаюсь от остальных, – после паузы произнес он. – Куда бы я ни поехал, я буду чужим и там. Я ведь даже на других чернокожих не похож, понимаешь. Возьмем Бристоль, где я учился кулинарии – я же там себя круглым идиотом чувствовал, потому что другие парни, вроде меня, – черные, понимаешь, – пришли в первый день познакомиться и поговорить, и оказалось, они все говорят на сленге или своем диалекте. Все эти растафарианские штуки, знаешь? Боже, да я себя большим дураком в жизни не чувствовал. Ни слова не понимал. И что бы я им ответил? Ребят, простите, я вообще понять не могу, что вы говорите, я из Уэльса. Глупость же. У меня речь выходца из Уэльса, но сам-то я не из Уэльса… И не из Африки. Я белый парень с черным лицом – вот кто я такой. Везде чужой.
– Точно! И я себя так ощущаю. Точно так, как ты описал.
– С тобой-то все будет хорошо. Когда пишешь картины, цвет твоей кожи никого не интересует.
– Если бы, – вздохнула Джинни. – Но это не так. По-моему, еще как интересует. Думаю, есть разница между тем, как пишут черные и как пишут белые. Точно так же, как между французской и китайской живописью, например. Ее легко заметить.
– И в чем она, разница между искусством черных и искусством белых?
– Этого-то я и не знаю, понимаешь! В том и суть. Поэтому я и чувствую себя так же, как ты, и не знаю, где буду своей…