Разрушительница пирамид
Шрифт:
Для начала я поговорила с мамой. Она пришла в ужас и посоветовала никуда не соваться. Папа поохал, поругал страну и поспешил забрать триста тысяч, которые успел отнести во «Взаимовыручку». Я поговорила со своим непосредственным начальником, он взглянул из-под очков, вздохнул и доверительно шепнул, придвинувшись ко мне поближе:
– Помалкивай об этом, ок? Год как минимум мы еще протянем. Наша с тобой задача какая? Вовремя соскочить.
– Миша, – возразила я, – они же народ дурят! К нам из соседних областей люди деньги везут.
– Ты что, прокурор? –
В своем кабинете я выпила водички и задумалась. Представлять, что будет через год, когда пирамида рухнет, даже не хотелось. Я пыталась относиться к происходящему как Мишка: главное – соскочить вовремя и все такое. Но как Мишка не получалось, и, когда я смотрела на радостных пенсионеров, толкущихся возле офисов «Взаимовыручки», мне, как маме сейчас, хотелось в нирвану.
В конце концов я решила бороться и развила прямо-таки бурную деятельность. Намек Мишки на прокурора впечатление произвел, и я, проигнорировав местную власть, сразу подалась в Москву. Больших чинов побеспокоила, в высоких кабинетах побывала. Случилось это незадолго до выборов, когда власть, как известно, становится податливее. Меня приняли, выслушали и обещали разобраться. Добилась я одного: пирамида рухнула куда быстрее. Хозяин сбежать за границу не успел, но никого я этим не спасла. То есть моральное удовлетворение при виде новоявленного олигарха за решеткой граждане, может, и получат, а вот денежки свои – нет. Мне же досталось весьма крепко! Осмолов Петр Витальевич, недавний небожитель, друг губернатора и хозяин этой самой «Взаимовыручки», обвинял меня во всех смертных грехах, от рейдерского захвата до попытки отравления. Учитывая, что мы ни разу не встречались, последнее выглядело особенно смешно. Но смеяться я перестала довольно быстро. Обманутые вкладчики куда охотнее растерзали бы меня, а вовсе не жулика Осмолова. Тот, кстати, пригрозил, что жить мне осталось совсем ничего, и это тоже не радовало. Последней каплей или, лучше сказать, последним гвоздем в крышку гроба явилось известие, что мама отнесла во «Взаимовыручку» свои сбережения, которых в принципе быть не могло. Если совсем просто: мама взяла кредит в трех банках в надежде быстро разбогатеть. И не стала забирать деньги даже после разговора со мной.
«Как велика в людях жажда обогащения!» – могла бы я воскликнуть философски, будь у меня на это силы. В общем, я оказалась в долгах как в шелках, с перспективой ранней кончины и с «добрыми» пожеланиями от граждан, к которым даже мама присоединилась. Конечно, оторвать мне руки-ноги она не грозила, но горестно вздыхала:
– В кого ты у меня такая! Другая бы… – Тут она обычно махала рукой. – Еще когда ты в четыре года притащила домой кошку со сломанной лапой, надо было насторожиться. А теперь все одно к одному…
Кроме кошки, мама еще много чего припомнила, складывалось впечатление, что существо я злокозненное, людям от меня одна погибель, большая загадка, как меня вообще земля носит.
Именно эта мысль отчетливо
– Так вы та самая Рогужанская… – произнес он и невольно скривился.
– Та самая, – кивнула я. – Так что с работой у меня туго.
– Еще бы, – хмыкнул он. – Мне, кстати, трех недель не хватило, чтоб вклад получить.
– Моей мамуле тоже.
– Серьезно?
– А то. Халява – верный путь к разочарованию, – мстительно добавила я.
– И как вам сейчас живется? Чувствуете себя героиней?
– Ага, особенно со шваброй в руках.
– А чего не уедете?
– Не могу. Следствие еще не закончено.
– Ах, ну да… – покивал он, глядя на меня со смешанным чувством печали и жалости. Не ясно, к чему эта жалость относилась. К невозможности мне голову оторвать или естественному сочувствию к убогим. И то и другое совсем не радовало.
Тут Кочанов тряхнул головой, словно освобождаясь от лишних мыслей, и спросил:
– Что можете сказать о хозяине?
– Да ничего, – пожала плечами я. – Довольно вредный старик. О покойниках плохо не говорят, но ничего хорошего мне о нем неизвестно.
Кочанов усмехнулся.
– Вредный? Что это значит?
– Любил говорить гадости и пакостил в меру сил, особых возможностей для этого не было, но он старался.
– Он вам не нравился?
– Я с ним практически не общалась. Доставалось в основном сиделкам, их и расспросите.
– А враги у него были?
– Это уж к родне… – усмехнулась я.
– Сиделки часто менялись?
– Я знаю трех, последнее время Светлану Петровну видела чаще других. Но я бываю здесь от случая к случаю.
– А у Светланы Петровны какие были с ним отношения?
– Она сиделка и, насколько мне известно, свою работу выполняла хорошо. А об отношениях надо ее спрашивать.
– Спросим, – вздохнул Кочанов. – Работу выполняла хорошо, но старика одного оставила…
Я решила, что мои комментарии не требуются, и промолчала, а Кочанов вновь задал вопрос:
– Старик ведь человек состоятельный?
– Откуда мне знать? – удивилась я.
– Как же… вы в доме убираете, многое видите…
– Я в шкафы не заглядываю, а так особых богатств незаметно. Часы из бронзы, посуда и мебель старая… Может, все это денег стоит, но я в этом не разбираюсь.
– Родня говорит, вскрыт сейф, в котором были деньги, похищены золотые украшения покойной супруги и картины.
При этих словах сердце у меня заныло.
– Картины? – машинально переспросила я.
– В гостиной из рам вырезали три холста.
Картины в гостиной я отлично помнила. Не раз, протирая рамы, смогла их как следует рассмотреть. Два сельских пейзажа и один морской. Подписи на всех трех неразборчивые. Картины особенного впечатления не произвели, о чем я Кочанову и сообщила, добавив, что в живописи тоже не сильна.
– Одна из похищенных картин стоит целого состояния, – продолжил он, сердце вновь заныло, а Кочанов перешел на шепот: – В доме, оказывается, был портрет работы Пикассо.