Разрыв-трава. Не поле перейти
Шрифт:
Насилу отвязался от него Игнат, пошел домой. Там, может быть, уже ждет Настюха.
На улице его догнал Ерема.
– Что тебе Тараска на ухо шептал? Про меня?
– Совсем про другое…
– Сказать не хочешь… – Ерема уныло горбатился под дождем, прятал в воротник клочковатую, с рыжинкой, будто ржавчиной прихваченную, бороду.
– Вы, конечно, все друзья-товарищи. Меня отшибли. Все думаете: сдезертировал из отряда?
– Никто этого не думает, что ты, бог с тобой!
– Будто я не знаю… Партизан я, как и вы. Кровь свою пролил, а какой-то гад слушок пустил, будто из-за поноса отстал от партизанства. У меня сроду поноса не было.
Игнат, веривший до этого больше Ереме, чем злоязычной болтовне, вдруг засомневался в его правдивости. Но виду не подал. Как ни застилай брехней людям глаза, сам-то будешь знать истинную цену себе, сам себе не соврешь.
Ерема до того разговорился, что прошел мимо своего дома, а когда спохватился, назад не повернул.
– Зайду к тебе? Можно? – Он спросил с вызовом, а в лице, в глазах было что-то приниженное, тоскливое.
«Экий чудак, сам себя мает», – подумал Игнат. Бывают же люди, из кожи вылупиться готовы, чтобы в глазах других себя возвысить, всякие пустяки с ума сводят, обижаются там, где никто не обижает.
В избе Ерема что-то примолк. Скажет два-три слова и смотрит в окно на серое взлохмаченное небо, и на лице у него все густеет, густеет тоска. Стараясь расшевелить его, Игнат заводил разговоры и о том, и о другом… Ерема вроде бы и отвечает, а видно: на уме свое. Будто и хочет что-то сказать, но не может или боится. Уже надоедать стало все Игнату, уж и не знал, о чем с ним говорить, но тут Ерема спросил сам:
– Как думаешь, будет польза мужикам от, того что Лазурька делает? Не обдурит нас?
– Как же он обдурит? И зачем?
– Да, да, конечно… А ты веришь, что жизнь будет лучше ранешной?
– Должна быть лучше. Сколько крови пролито, жизней сгублено за нее.
– А если все назад повернется?
– Нет, этому не бывать. Вон какая силища перла на нас, своя и заморская, – не повернула.
Ерема помолчал, будто взвешивая слова Игната, согласился:
– Не повернуть, где уж… – Вдруг спросил: – Живешь небогато? Рублишек десять не одолжишь?
– Нашел у кого просить!
Ерема подался вперед, выставил ржавую бороду:
– Одолжи, Христом богом прошу. Деньжонки паевые… тю-тю, нету. По гривеннику, по полтиннику чуть не все вытаскал. Теперь – петля.
– Что же ты на собрании заливал? Обсказал бы все, попросил отсрочку до осени. Свои люди же, не лиходеи.
– Попробуй обскажи… Лазурька без того затыркал, везде корит председательством. А что бы я сделал? Рад бы в рай… Ему что, за ним ничего не тянется, куда хочет, туда поворачивает.
– За тобой что тянется?
– За мной? Это я к слову, это я так. Выручи, по гроб жизни помнить буду!
– Пойми, Еремей…
Не досказал Игнат. Открылась дверь, в избу вошла Настя. На завитках ее волос светились дождевые капли, влажные брови казались темнее, чем были на самом деле. Ерему встретить тут она, конечно, не ожидала, смутилась, спросила о чем-то и ушла. Игнат стиснул зубы от досады. Господи боже мой, надо же случиться такому! Ну не черт ли принес этого Ерему! Теперь она, может, и не придет, и сызнова затянется безызвестность.
А Ерема ждал, что он ему скажет.
– Нет у меня денег! Откуда им быть, от сырости?!
– Не сердись… К кому же мне пойти, как не к тебе?
– Нашел богача! Иди к Тришке или Пискуну.
– Не хочу к ним… – тихо сказал Ерема.
– Может, мне за тебя сходить?
– И верно! – обрадовался Ерема. – Попроси у Пискуна, он тебя уважает. Осенью все верну до последней копеечки, а пожелаешь, сверх того дам.
Опешил Игнат. Да он что, в своем ли уме? Уж не свихнулся ли?
– Какую ерунду мелешь? С какой стати пойду?
– Нельзя мне с ним, нельзя! – чуть не застонал Ерема.
Игнат пошел в куть, взял сухое полено, принялся щепать лучины. А Ерема все не уходил, все сидел и ждал чего-то. Понемногу досада у Игната прошла, раздражение улеглось.
– Скажи толком, почему сам не попросишь?
– Что я тебе скажу? Нельзя, и все тут. Ну… не дадут.
Ерема, кажется, что-то скрывал. Черт его знает, запутался, поди, до последней возможности и уже не знает, как выпутаться. Грех не помочь в такой момент. Тем более что помощь эта ничего не стоит. И грех на него сердиться из-за Насти. Нет его вины в том, что помешал.
– Ладно уж, попрошу у Пискуна.
– Знал, что не откажешь! – Ерема сразу взбодрился, повеселел. – Он тебе одолжит. А я с Лазурькой рассчитаюсь и буду чистеньким. Но ты прямо сейчас иди. Не дай бог, если деньги Лазурька завтра потребует.
Пошел Игнат, но сходил напрасно. Пискун уж достал было из-за божницы узелок с деньгами, уже начал было отсчитывать замусоленные бумажки, но вдруг прикрыл деньги ладонями.
– Постой… ты для кого денег просишь?
– Для себя…
– Э-э, Игнаша, брось маленьких обманывать! – Пискун погрозил пальцем. – Если бы перед севом просил… Сейчас тебе деньги ни к чему. Так я рассудил? Так. Опять же из окошка видел: шел ты вместе с Еремой. А он в долгах как в шелках. Самому уж и глаза стыдно показывать, подбил тебя. Сознайся, для него просишь?
– Для него…
– Чуть было ты меня, старика, не облапошил. – Пискун, довольный, просиявший, сложил деньги, туго затянул узелок. – Никогда, Игнаша, не хлопочи за других. Пусть они сами за себя хлопочут.
– Какая тебе разница, Харитон Малафеевич. Вы мне даете деньги. А зачем их беру – мое дело.
– Не-е, у нас так не играют, – посмеивался Харитон. – Но уж если ты сильно за него просишь – дам, пусть идет. Только ради тебя.
О собрании Пискун, видать, еще ничего не знал. А то бы не был таким веселым и обязательно привязался бы с расспросами. Игнат поспешил уйти. Ерема, едва он переступил порог, встретил его вопросом: