Разведчицы и шпионки - 2
Шрифт:
Был случай, когда Лиля сумела передать донесение на глазах у полицейского соглядатая. Она пришла на прием к зубному врачу, Ксении Смирновой, связной партизан, сестре Анны Смирновой. Ксения шепнула, что среди ожидающих приема находится шпик. Пришлось просверлить и запломбировать Лиле здоровый зуб, а тем временем вынуть записку с донесением, спрятанную под языком. То же повторилось и через пару дней, когда таким же образом Лиле передали задание.
Вокруг Лили крутились гестаповские осведомители. В разговорах она изображала себя сторонницей рейха, заведомой предательнице Ефременко нашептывала
Однако Лиля допустила роковую ошибку. Следившая за ней Ефременко обнаружила в кармане ее пальто стихи Сергея Михалкова и начало собственного антифашистского стихотворения Лили.
Михалков, ранее известный полицаям как автор «Дяди Степы», к этому времени стал одним из соавторов нового гимна Советского Союза, в котором имелись такие сакраментальные слова:
Мы армию нашу растили в сраженьях, Захватчиков подлых с дороги сметем. Мы в битвах решаем судьбу поколений. Мы к славе Отчизну свою поведем!
Этого ни полицаи, ни их немецкие хозяева вынести не могли. И Михалков, а следовательно, и его читатели, стали врагами рейха.
Стихи же Лили были совсем незатейливыми, всего три строчки:
Школы новые откроем, Все почистим и помоем, Гитлера сорвем портрет!..
Казалось, улики были минимальными. Но в тот же день, прямо на работе, на глазах Карла Миллера, ее арестовали. Он молча проводил девушку взглядом, понимая, что ее ждет. Она уходила, не взглянув на него.
Сначала ее допрашивали корректно, даже разрешили свидание с сестрой. Но придя на второе свидание, сестра увидела Лилю в ужасном состоянии: лицо представляло собой сплошной кровоподтек, губы разорваны, глаза выражали полное отрешение от жизни.
Лилю долго и изощренно пытали. Она ничего не сказала ни о связях с партизанами, ни о Миллере. Когда ее вели на очередной допрос по льду через Западную Двину, она внезапно бросилась в полынью. Конвоиры безрезультатно пытались вытащить ее, тянули за полы пальто, но Лиля отбилась от них и навсегда ушла под лед. Подробности ее гибели стали известны от полицейского, перешедшего на сторону партизан. Родственникам Лили удалось бежать.
Капитан Миллер продолжал служить в полиции, но сведений о его дальнейшей судьбе нет.
«ДЕРЗКАЯ ДЕВЧОНКА»
Как бы вы отнеслись к «дерзкой девчонке», как ее называли учителя, бросившей школу после седьмого класса, вообразившей себя артисткой, не имеющей определенных занятий, погуливающей, покуривающей? Наверное бы, сказали: «Ну и молодежь пошла!» И были бы правы: так случалось во все времена.
Жизнь казалась легкой и веселой, и для бесшабашной, хулиганистой Любки была сплошным праздником. Другие чем-то занимались, куда-то готовились, ходили на какие-то кружки, собрания. Ей все это представлялось лишним: так, «дикая кошка, гуляющая сама по себе». В комсомол ее не принимали — она нигде не училась и не работала, да, впрочем, она и сама не очень рвалась туда: дисциплина и заорганизованность претили ей.
Так и существовала она до того самого дня 1941 года, когда отец, уходя, поцеловал ее и сказал:
— Ты хоть маму пожалей, Любаша, возьмись за ум!
Обстоятельства меняются, а вместе с ними меняются и люди.
И когда в поселок пришли первые скорбные извещения, когда на станции остановился первый эшелон с ранеными, а по радио звучала величавая музыка и слова, призывающие каждого отдать жизнь за Родину, она взялась за ум.
Где девчонка может лучше всего применить свои силы и знания? Конечно, в госпитале. И Любка пошла в школу медсестер. Теперь уже было не до шуток: она добросовестно училась и вступила в комсомол. Но делать что-то наполовину она не хотела и не могла.
Уж если защищать Родину, то не отсиживаясь в госпитале, а на переднем крае или в тылу врага. Она проходила практику в Краснодонской городской больнице, переоборудованной в госпиталь, когда услышала о наборе в специальную школу НКВД. Сомнений не было — она должна идти туда. 26 марта 1942 года прошла медицинскую комиссию, а 31 марта собеседование с начальником райотдела НКВД Козодеровым, который в рапорте написал: «Своим поведением Л. Шевцова создает впечатление смелого товарища, способного выполнить любое задание…»
В ее деле краткая биография, где вся ее недолгая жизнь уместилась на половине странички, скупая характеристика от райкома комсомола: «В комсомоле с 1942 года, учащаяся. Является активной, политически устойчивой, взысканий не имеет». (Ох, не будь войны, наверняка бы имела!..) В этом же деле лаконичное заявление: «Начальнику НКВД от Шевцовой Любови Григорьевны, 1924 года рождения. Прошу принять меня в школу радистов, так как я желаю быть радистом нашей Советской страны, служить честно и добросовестно. По окончании этой школы обязуюсь гордо и смело выполнять задания в тылу врага и на фронте. Шевцова».
Начались напряженные занятия в школе. В этом наборе много краснодонцев, в том числе и некоторые будущие молодогвардейцы.
Опытные инструкторы учили работе на портативных коротковолновых радиостанциях, шифровке и дешифровке радиограмм, стрельбе, прыжкам с парашютом.
Опаленный и обозленный войной однорукий лейтенант-инструктор советовал:
Будешь стрелять в немца, постарайся не убить, а тяжело ранить. Убитого спишут и забудут, а этого надо долго лечить, а потом кормить всю жизнь — врагу двойной ущерб.
Люба и здесь была, как говорится, «в своем репертуаре». Вечерами ей не было равных на танцплощадке, а в учебе у нее и ее соседа по парте Ивана Кирилюка (не будем гадать, по какой причине) произошел срыв, за рацией они засыпали, даже был поднят вопрос об их отчислении. Но они сумели взять себя в руки, наверстать упущенное и успешно закончить учебу.
В начале июня 1942 года создалась угроза прорыва немецких войск.
Любовь Шевцову и еще нескольких радистов включили в состав разведгрупп, которые должны были остаться в оккупированном Ворошиловграде. Ее направили в одно из подразделений У НКВД, где она продолжала совершенствовать мастерство радистки и получала оперативные навыки работы в тылу врага.