Разведчик Четвертого прапора
Шрифт:
Навстречу пленным двигались к фронту туполобые грузовики с солдатами пополнения. Тяжело гудели дизелями автомобили с боеприпасами. Вихрями пролетали мотоциклисты.
Немецкие танкисты, увидев пленных, набирали скорость и, не сворачивая, мчались навстречу. На Васиных глазах один пленный не успел отойти в сторону. Танк подмял его гусеницами. А конвойные равнодушно подталкивали крайних автоматами.
За Чортковом, когда только-только отошли от села, в котором ночевали, немцы вдруг остановили колонну. Пересчитали ряды.
Старший конвоир махнул рукой вправо,
Колонна разделилась.
Старший взял за воротник одного пленного из левой группы, одного из правой и передал двум автоматчикам. Те отвели их в сторону. Старший стал кричать:
– Ви есть русише швайне! Ви не... э... не уважайт немецки порядок.
Пленные не понимали.
– Ви устроиль айн плени побек!
– наливаясь кровью и свирепея, кричал старший.
– Его убил танк, - возразил кто-то.
– Танк убиль друкой плени. Он спаль на коду как русише фогель ворона. Бежаль нох айн плени...
Старший заложил руки за спину и зло прошелся между группами.
– Немецкое командование... э-э... делает русише пленн... э-э... строгое претупрежтение. Будет побек айн пленн - будет эршиссен... э-э... расстрель цвай менш.
Он показал два пальца.
– Будет побек цвай плени - будет... э-э... растрель фир менш.
– Он показал четыре пальца.
– Русише пленн... э-э... сам будет следить за побек.
Пленные зашевелились. Они поняли, что в колонне на самом деле нашелся отчаянный человек, который смог бежать из кольца автоматов. Ах, молодец...
– Имеется вопросов?
– качнулся старший с каблуков на носки.
Пленные молчали.
– Не имеется вопросов? Очень карашо.
Старший отошел в сторону и махнул солдатам, которые стояли с двумя заложниками в стороне. Они вскинули автоматы и полоснули свинцом по ничего не подозревавшим людям...
Конвоиры заорали:
– Forwarts! Marsch, marsch{8}!
И пленные опять зашагали на запад...
13
Среди документов второй мировой войны есть карта, на которой места расположения немецких концентрационных лагерей обозначены кружочками. Европа на ней похожа на мишень, в которую били из автоматов. Бухенвальд, Майданек, Освенцим, Тремблинка, Дахау, Рава Русская, Биркенау, Роменвиль, Грюненсберг, Зальцгиттер, Бельзенберг, Зоэст, женский лагерь Равенсбрюк... Сотни трагических мест...
Миллионы и миллионы людей были расстреляны, удушены, замучены в немецких концентрационных лагерях.
...На какой-то станции пленных погрузили в товарные вагоны и повезли. Когда поезд остановился, Вася прочел на фронтоне вокзала: "Перемышль". Пленных построили в длинную колонну и под крик конвоиров и лай собак снова долго гнали по незнакомым дорогам.
Ботинки Васи, по раз чиненные еще Григорием Филипповичем, так износились, что их пришлось бросить. Босой и продрогший, он безучастно брел в середине колонны, качаясь от голода.
Наконец пленных пригнали в большой концентрационный лагерь. Узкие бараки - блоки - ровными рядами уходили до самого горизонта. Через каждые пятьдесят метров вдоль ограды из
Судя по тому, что территория лагеря была поделена колючей проволокой на квадраты - для русских, поляков, евреев, французов, англичан и американцев, - можно предположить, что это была Рава Русская. В маленьких лагерях немцы держали всех заключенных вместе. Пленных построили в одну шеренгу. Стали считать.
Опять шел дождь. Дул холодный ветер. Немцы сбивались со счета, кричали, зло толкали пленных автоматами в грудь. У оград лаяли и бесновались сторожевые собаки.
Наконец счет кончили. Выдали номера, которые отныне заменили имена и фамилии, и развели пленных по блокам.
Внутри блоков было темно. Низкие вытянутые окна под потолком плохо пропускали свет. В полумраке четырьмя этажами возвышались деревянные нары. На нарах лежали люди-скелеты - такие страшные, что, увидев их, Вася вздрогнул и остановился.
При появлении новичков люди-скелеты зашевелились. В запавших глазах засветилось волнение. Тонкими костлявыми руками они указывали на свободные места, слабыми голосами спрашивали:
– Откуда, братки? Где вас взяли? Не земляки ли?
Вася занял свободные нары внизу, свернулся на них в комочек и с головой накрылся пальто, чтоб согреться. Но в разбитое окно задувал ветер. Парнишку стала бить неодолимая дрожь. Он лежал, сжавшись под пальто, и в первый раз за все эти дни плакал...
В этом лагере все было так же, как в сотнях других. В шесть часов утра солдат с автоматом заходил в блок и кричал:
– Aufstehen{9}!
Заключенные слезали на цементный пол. Их пересчитывали. Потом вели умываться.
После умывания выстраивали перед блоком для второго счета.
Истощенные и раздетые, люди едва держались на ногах. Но счет длился часами. Солдаты сбивались, во нескольку раз ходили в блоки пересчитывать тех, кто уже не мог подняться, начинали счет снова.
Когда все это наконец заканчивалось, заключенных гнали к кухне. Там толстый повар длинным черпаком отмеривал каждому пол-литра горькой черной бурды - "кофе".
Счастливцы подставляли под черпак консервные банки. У кого их не было - сворачивали кульки из бумаги. У кого не было и бумаги - подставляли пригоршни. И жадно пили: "кофе" был горячим.
После "завтрака" пленных опять уводили в блоки. Там назначали уборщиков помещения. Уборщики снимали с полок умерших за ночь, складывали их в ряд у входа в блок, мели пол, выносили мусор.
Те, у кого еще сохранились силы, шли в уборщики охотно. Работая, человек хоть ненадолго уходил из-под контроля. На свалке, около офицерской кухни, удавалось подобрать картофельные очистки, кусочки брюквы, а счастливцу могла попасться даже банка из-под консервов. В два часа дня пленных снова выстраивали около блока. На пять человек выдавалась килограммовая буханка хлеба из отрубей и опилок и немного "супа" - теплой воды с листочками крапивы.