Разведчик Кент
Шрифт:
Арестованных развели по разным помещениям. Комната, в которой оказался Кент, была в полуподвале, но это была не камера, а, скорее, чей-то служебный кабинет. В нем находилось человек пять-шесть гестаповцев, в том числе Карл Гиринг.
Среди собравшихся был и капитан абвера Гарри Пипе. Вскоре Кент понял, что германский военный контрразведчик знает о нем куда больше, чем любой из гестаповцев.
Немцы были подчеркнуто вежливы и делали все, чтобы первый допрос был больше похож на доверительную беседу. В кабинете был накрыт стол, на котором красовались бутылки хорошего коньяка. Кенту чуть ли не по-приятельски предлагали выпить. Пить он не стал, но от еды не отказался.
Когда со стола все убрали, оставив, однако, бутылки с коньяком и рюмки, начался допрос с соблюдением формальностей. Правда, стенограмма его не велась.
В самом начале допроса Кент заявил, что хотел бы видеть представителя уругвайского посольства.
На это требование ему спокойно ответили, что в этом нет необходимости, что они и так надеются найти взаимопонимание.
Первый допрос длился несколько часов. По форме он напоминал неторопливую беседу малознакомых людей, большинству из которых почему-то хотелось узнать об одном из них как можно больше.
По характеру задаваемых вопросов Кент вскоре понял, что Жан Жильбер находится на свободе. Это Кента несказанно обрадовало. Он точно знал, что о его аресте уже известно связной Марго, которая передаст информацию резиденту в Париже, а тот в свою очередь в Центр.
Стало быть, в Москве будут знать о его провале, попытаются предпринять какие-либо шаги к спасению оставшейся на свободе части резидентуры.
По заданным вопросам было ясно, что Альфред Корбен, Карлос Аламо, Герман Избутский, Иоган Венцель и супруги Сокол были арестованы. Об аресте некоторых из них Кент знал и раньше со слов Жильбера.
Разведчик заявил, что фамилии этих людей слышит впервые. Свое знакомство с сотрудниками «Симекско» и «Симекс» он, естественно, не отрицал, но подчеркивал, что у них были сугубо деловые отношения.
Были заданы вопросы и по поводу Маргарет Барча. Кент заявил, что своими успехами в бизнесе во многом обязан ее отцу, ее покойному мужу и ей самой, что с Маргарет их связывают деловые отношения и чувство глубокой взаимной симпатии. Но, будучи исключительно порядочной женщиной, Маргарет уже третий год хранила верность своему любимому покойному супругу. Винсенте Сьерра заявил, что мечтал жениться бы на ней, но сознательно не форсировал события, желая, чтобы время притупило в душе вдовы боль минувшей утраты.
Все это Кент говорил искренне и, судя по всему, многое в его словах находило понимание у гестаповцев и сотрудника абвера.
Кента настораживала подчеркнутая вежливость проводивших первый допрос. Он понимал, что это лишь начало долгого пути борьбы интеллектов и психологии разведчиков и контрразведчиков, стоящих «по разные стороны баррикад». Изматывающий «марафон» профессионалов только начинался...
Наступила первая ночь в тюрьме. Крохотная камера-одиночка в холодном подземном каземате стала отныне постоянным местом пребывания разведчика. По дороге сюда его завели в такую же камеру. В ней содержалась Маргарет. Им разрешили побыть вместе несколько минут под наблюдением гестаповцев. Это было не благодеяние, а, скорее, нехитрый психологический ход, который должен был сделать Кента более сговорчивым. Маргарет сказала, что ей продемонстрировали орудия пыток, после чего с ней произошел сердечный приступ, и она потеряла сознание.
Подобное повторялось с ней несколько дней подряд.
Говоря все это Кенту, она ни в чем его не упрекала, не проклинала день их встречи, а лишь тихо и безнадежно плакала. Видеть это было невыносимо: гестаповцы все рассчитали верно.
К великому счастью, Кент не впал в отчаяние. Его любовь к Маргарет и долг разведчика существовали автономно друг от друга. Как профессионал, он понимал: гестапо не сможет предъявить Маргарет никаких обвинений, поскольку их попросту не существует. О тех немногих случаях, когда она использовалась в интересах советской разведки «вслепую», гестапо скорее всего не узнает, особенно после того, как Кент успел детально ее проинструктировать в первые две ночи после ареста.
Рано утром Кента вновь вызвали на допрос. Гиринг и Пипе по-прежнему были корректны, но допрос велся жестче. Каждое слово протоколировалось. Кенту инкриминировалась разведдеятельность в пользу советской военной разведки. Внешне спокойный, он все отрицал. Тогда Гиринг предложил ему ознакомиться с содержанием нескольких страниц машинописного текста на немецком языке. Делая вид,
34
В июне 1945 года А. М. Гуревич привез этот протокол наряду с другими документами гестапо в Москву. Там они были перехвачены сотрудниками МГБ СССР. Сейчас они, вероятно, хранятся в Центральном архиве ФСБ, доступом к работе в котором я не располагаю – Примеч. авт.
Сохраняя выдержку, Кент заявил, что подобное признание неизвестного ему человека – ложь, мотивы которой ему непонятны,
Тогда Гиринг приказал привести для очной ставки Боба – Германа Избутского. Через несколько минут его ввели в помещение. Боба было очень трудно узнать: стало ясно, что он прошел через тяжелейшие пытки. Он еле стоял на ногах, его трясло не то от страха, не то от озноба. Голос его звучал тихо и глухо. На вопрос: «Кого вы видите перед собой», он сдавленным голосом ответил: «Я вижу “Маленького шефа” советской разведки в Бельгии Кента. Я был связным в его резидентуре».
Кент к этому времени знал о предательстве Михаила Варфоломеевича Макарова. Позже выяснилось, что предателем в большей степени стал Константин Лукич Ефремов. Но одно дело – знать, что против тебя где-то дают показания, другое – когда это делают, глядя тебе в глаза.
Как бы ни был подавлен советский резидент самим фактом признания Боба и создавшейся из-за этого, казалось бы, полной безвыходностью своего положения, он больше был ошарашен другим. Оказывается, с мая 1940 года Леопольд Треппер обманывал его и свою бывшую – бельгийскую – резидентуру. Будучи в силу обстоятельств вынужденным бежать в Париж, он стал самозванцем, объявив себя неким главным резидентом, хотя подобная должность не была предусмотрена и санкционирована ГРУ. Объявил он об этом не в открытую, а скрытно, каждому члену своей бывшей бельгийской резидентуры по отдельности, в тайне от Кента – нового резидента. Он назвался «Большим шефом», не имея на то совершенно никаких оснований. Кент был не «Маленьким шефом», подчиненным «Большому», а самостоятельным резидентом, напрямую связанным с Главразведупром. Должность этакого «наиглавнейшего» советского разведчика в Европе, которую придумал для себя Л. Треппер, – чушь, в которую может поверить лишь совершенно несведущий человек.
Больное воображение, ставшее продуктом безграничного тщеславия, конечно, может породить любые фантазии. Не случайно в книге «Большая игра» Л. Треппер поместил даже схему, согласно которой ему якобы подчинялись не только все советские резидентуры в центре планеты, но даже антифашистские организации [35] . Для того, чтобы доказать лживость подобного утверждения, не надо даже обращаться к архивным документам. Ни одна разведка мира не позволит себе роскошь иметь какого-либо «Большого шефа», руководящего несколькими резидентурами, потому что его провал неминуемо приведет к гибели всей разведывательной сети, а эти потери невосполнимы. На их восстановление надо было бы потратить десятилетия. Одному человеку просто никто не позволит обладать таким объемом информации. Резидентуры всегда подобны кротам: каждый роет свой бесконечный подземный лабиринт. Знать то, что происходит в «хозяйстве» «соседней» резидентуры имеет право только Центр. Отдельные операции могут осуществляться совместными усилиями представителей разных резидентур, но они – явление исключительное и эпизодическое, невозможное без санкции центрального руководства.
35
Треппер Л. Большая игра. (Одна из вклеек между с. 64–65).