Разведчик
Шрифт:
— П-полнолуние, — бормочет. — В п-полнол-луние на охоту в-выходят…
— Кончай нудить, а, — говорю. — Еще раз пасть без разрешения откроешь, я тебе все клыки туда прикладом позабиваю.
Заткнулся.
Идем дальше. И вдруг такой жуткий стон откуда-то справа донесся — у меня аж волосы на загривке зашевелились. Ну не может живой человек так стонать. А если стонет — значит, уже мертвый, только еще не весь организм его об этом знает и продолжает за жизнь цепляться. Такого раненого только дострелить можно. И нужно,
— Великие боги, — это уже рыжая шепчет, — помогите нам. Спасите и сохраните наши души от Призраков Ужаса.
Гляжу — и в самом деле, справа, откуда стон доносился, какое-то сияние мелькает.
— Это, что ли, твои призраки? — спрашиваю. — Д-Да.
Присмотрелся повнимательнее — вроде бы клочья светящегося тумана от дерева к дереву ползают. А больше ничего. Мне даже смешно стало.
— Ну и чего трясетесь? — спрашиваю. — Подумаешь, светляки-переростки. Огни на болоте — и то ярче светят.
Тут снова стон раздался. Но я уже на него и внимания большого не обратил. Орет, думаю, то есть стонет, ну и пусть себе стонет. Не мина в полете. Помню, когда в первый раз услышал, как выпь болотная кричит, с тропы с перепугу шарахнулся, чуть автомат не утопил. А потом и сам изображать научился. Не на пальцах, правда, манком.
— Они подбираются к нам, — опять зеленый заныл. — Они окружат нас и своими липкими холодными щупальцами вытянут из нас наши души. Они…
— Тоже мне, — говорю, — кальмары сухопутные. — Слышь, гоблин, а у тебя душа-то, по-твоему, есть?
— Людская церковь, — стонет, — считает меня и мне подобных лишенными души. Но мы-то знаем…
— Ладно, — говорю, — так и быть, открою тебе страшную военную тайну. Нет никакой души. Пока живем — живы, а сделают нам пиф-паф — и все… Ноль да семечки. Голубой туман.
— Нельзя так говорить, — шепчет Кара. — Это святотатство. И когда вокруг Ужас…
— Да плевал я на этот ужас, — я уже прямо злиться начал. — Подумаешь, распелись. Если они такие страшные и могучие, чего ж они нас до сих пор не сожрали?
— Они ждут, — шепчет рыжая, — ждут, пока мы сами…
— Лапки отбросим. Не дождутся. Знаем мы эти штучки, давление на психику. Меня лапчатые «Юнкерсы» со своими сиренами столько раз с землей мешали, что эти стоны мне после них — вроде ночной серенады. Только на сон тянет.
И не под такое засыпать приходилось.
Смотрю, а рыжая уже совсем скисает. По сторонам не смотрит, за зеленым не следит — тот, правда, только о том и думает, как бы от меня на шаг не отстать, — и вообще еле ноги переставляет. Прошли еще немного, оглядываюсь, а она к стволу привалилась и глаза закрыла.
— Что, устала?
— Оставь меня, Малахов, — шепчет, — ты дойдешь, ты должен, и ты можешь. А я не могу. Оставь меня и иди.
— Черт, — говорю, — вот этих слов я от тебя и ждал. За кого ж ты меня, дрянь рыжая, тут держишь? Когда это разведка своих бросала?
— Иди, Малахов.
— Ну уж нет.
Подошел к ней, прижал к дереву и поцеловал прямо в губы.
Честно говоря, попытался поцеловать. Я-то еще никогда ни с кем… У нее губы стиснуты, у меня тоже. Только…
Тут Кара глаза наконец открыла и меня прочь оттолкнула. Но тоже слабо — в другой раз я бы от ее толчка кубарем бы покатился.
— Ты… что ты себе…
— Именно то, — отвечаю. — Так что теперь тебе тоже, хочешь — не хочешь, а дойти надо. А иначе кто меня на башне повесит?
У рыжей в глазах огонь было полыхнул, но тут же и погас.
— Нет, — головой качает, — иди один.
Вот теперь я уже и в самом деле злиться начал.
— Ну уж нет, — говорю, — не получится у тебя дезертировать. Не можешь на этих светляков смотреть — не надо. Хватайся за меня, глаза зажмурь — и вперед. Ноги хоть переставлять сама сумеешь?
— А если, — улыбается, — не сумею?
— Тогда, — заорал так, что аж светляки шарахнулись, — я тебя на руках потащу! Ясно? Мало я, что ли, раненых вытаскивал.
— Не кричи. Пойду.
Пошли. То есть потащились. На одном плече винтовка висит, на другом рыжая, в спину все время гоблин тычется — отстать, тварь, боится. А светляки совсем обнаглели. Один туманный лоскут вперед выплыл и дорогу загородил. И уступать, похоже, не собирается.
Ах ты, думаю, муть болотная. Ты что же, думаешь, что меня твоей хилой подсветкой на испуг взять можно? Тоже мне, пламя. Вот когда я раненых из горящего танка вытаскивал, вот там было пламя — как в мартеновской печи, а то и получше. — Стиснул зубы и пошел прямо сквозь него.
Чувство было такое, словно в… Черт, даже и не знаю с чем сравнить-то. Не вода, не туман, а будто паутина, но не просто, а паутина, на которой студень налепить умудрились. Холодная, мокрая, мерзкая и лопается чуть ли не раньше, чем прикоснусь.
Прошел я в самую середину этого комка, и тут-то он уже не застонал, а взвыл — и осыпался. Был — и сгинул. Только капли крупные на земле светиться продолжают.
Остальные светляки сразу в стороны брызнули. Но не пропали, а просто дистанцию увеличили. Зато надсаживаться принялись еще громче, чем прежде.
У меня от этих стонов даже в ушах звенеть начало. К обстрелам-то, когда по ним обухом лупят, они привыкли, а к вот такому пиликанью — нет.
И гоблин за спиной опять чего-то бормочет.
— Эй, зеленый, — говорю. — Чего ты там под нос зудишь? Выкладывай уж в полный голос.
— Х-хозяин. Т-ты с-сразил П-призрака У-ужаса.
Ага. И прыгаю от радости. Вот только б рыжую кому отдать на секунду.
— С-считается, — зеленый то ли заикаться от страха начал, то ли у него просто уже зуб на зуб не попадает, — ч-что одолеть П-призрака У-ужаса может т-толь-ко т-тот, к-кто у-ужаснее, ч-чем он с-сам.