Разведка боем
Шрифт:
Огонь, смерть и крысы…
Утром я встал разбитый. И голова болит, и в горле першит. Не иначе, простыл. Шёл из цирка пешком. Для разминки. Но почти полуторачасовая прогулка по ночному Ленинграду, пожалуй, перебор. Плюс мороженое. Вот и прихворнул немного. Самую малость. А мне сегодня с Талем играть. Незадача. Как бы мне не заразить Михаила Нехемьевича.
Горничная пришла, принесла газеты. Я попросил её сделать ватно-марлевую повязку. Две. Подробно рассказал, что и как. Сказала, что конечно, что сделает.
И действительно сделала. Через два часа принесла. Вполне годные. Хорошо, когда есть и люди, и деньги.
Лечился
Вообще-то в игровые дни я хожу либо в Эрмитаж, либо в Русский музей. Проведу час-другой перед хорошей картиной или скульптурой, и сразу на душе лучше становится. Снейдерс. Или Левитан. Или Айвазовский. Или Рубенс.
Но сегодня не пойду. Аутотренинг — хорошо, но тёплое молоко с мёдом тоже не помешают. Побуду в помещении. А потом из вестибюля — в такси. И обратно тоже в такси. Ни тебе цирка, ни тебе театра. Да и зачем цирк, когда играешь с Талем.
И я, в нарушении порядка, взялся за «Комсомолку».
«Карпов — сильнейший» — заголовок подвала. И далее: гроссмейстер Михаил Чижик считает Анатолия Карпова сильнейшим шахматистам. А слова Корчного, добавил чемпион СССР, лишены смысла и неинтересны.
Вот и давай интервью. Переврут, и как переврут: вроде бы по мелочи, и опровергать нечего. Да, я сказал, что Карпов сильнейший, имея в виду претендентов на шахматный трон. Но есть ведь и сам шахматный король, Фишер. Ну, и есть Михаил Чижик, добавлю скромно. Но это ладно. Тонкости. Пусть.
Хуже, что получается, будто я клюю Корчного. А я Корчного не клюю. Я хочу остаться в стороне.
Но, похоже, не получится.
Глава 12
22 декабря 1974 года
ВЫСШИЙ ПИЛОТАЖ ЧИЖИКА
Время от времени в шахматных кругах из-под пепла давних дискуссий пробиваются язычки пламени нерешённого вопроса: сколько партий в год может провести шахматист гроссмейстерского уровня без ущерба качеству игры. Называют разные числа, от сорока до девяноста. Уж очень это сложная и напряженная штука — шахматная игра.
Иные спорят. Ну да, шахматы непросты, но возьмем лётчика, пилотирующего Ил-18 или иной самолет. Мало того, что это работа сложная, напряженная, требующая высочайшей квалификации, так ведь летчик отвечает и за пассажиров, и за экипаж, и за самолёт. А летает каждый день, за исключением положенных по закону выходных. С другой стороны, собственно игра — это лишь казовая часть шахматной профессии. Куда больше времени занимает подготовка — к отдельной ли игре, к турниру, к матчу. А подготовка — это сотни и сотни часов работы. И потому судить о работе шахматиста по времени, проведенной за шахматным столиком, это всё равно, что судить о работе писателя по времени, проведенной с ручкой в руке над белым листком бумаги. У нас в восьмом классе Венька Плиев сделал героический опыт на себе. Переписал главу из «Войны и Мира», и, путём несложных подсчетов пришёл к выводу, что книгу можно написать за полтора месяца при сорокачасовой рабочей неделе. Учительница было начала говорить о творчестве, о процессе, о связи с современной жизнью, об обдумывании и прочих важных вещах, но Венька её срезал: «Вот вы, Анна Николаевна, вчера пришли на урок, дали тему министерского сочинения, и за два часа вынь да положь шесть страничек, и чтобы без ошибок, и тему раскрыть, а тема эта ко мне и моей жизни ну никакого отношения не имеет. И ведь написали, хотя ни разу не писатели, и никаких Собакевичей и прочих помещиков в жизни не встречали и вряд ли встретим».
Вот и я сегодня задумывался, не много ли играю? Потому что устать не устал, а утомился сильно. За два месяца после матча с Фишером только-только в себя пришёл, а тут — чемпионат страны. Неудивительно, что многие его решили пропустить. Ладно Карпов с Корчным, их матч завершился за десять дней до чемпионата, тут всё понятно. Истощились. Карпов в подмосковном санатории восстанавливается, Корчной, говорят, и вовсе в больнице. А до того в больницу угодил Петросян. Не удивительно, что глядя на это Спасский и другие предпочли взять паузу, не доводя дело до больниц.
А я нет.
Я молодой, на мне пахать нужно.
И я напахал изрядно. Четырнадцать с половиной очков из пятнадцати. Четырнадцать побед и одна ничья. Не абсолютный рекорд, но близко.
Ничья — с Талем, когда я был нездоров, а Таль, напротив, бодр и напорист, так что на ничью уползал я, а не он.
Уполз. И сел на ночной поезд, и уехал в Москву, благо впереди был день отдыха. Отдохнуть не отдохнул, но прояснил позицию. Понять позицию — очень важно и в шахматах, и в жизни.
И, с ясной позицией, я бодро финишировал. Теперь вот пожинаю плоды.
Устроили торжественное закрытие чемпионата. С вручением дипломов и грамот.
А потом, уже в узком кругу, среди участников чемпионата, без зрителей, Батуринский, специально прибывший из Москвы, завёл речь о собственно деле.
— В сегодняшней прессе, — Батуринский поднял газету над головой — большая подборка откликов простых советских людей на бесчестный проступок Корчного. «Не спортивно, гроссмейстер!». Надеюсь, все прочитали.
Участники загудели. Читали, нет, понять было невозможно, но Батуринский решил за них.
— Что получается, товарищи шахматисты? Советские трудящиеся гневно осуждают Корчного, а мы отсиживаемся? Это нас не красит. Предлагаю опубликовать коллективное письмо участников чемпионата Советского Союза с оценкой поведения Корчного.
Тут же выскочил гроссмейстер Литкин и забубнил: некрасивый поступок… позорит звание советского гроссмейстера… единодушно осуждаем… необходимы меры по недопущению…
— Предлагаю принять текст этого письма за основу. Высказывайтесь, высказывайтесь, товарищи — сказал Батуринский.
Товарищи высказывались. Кто бойко, кто вяло, но разделяли и поддерживали: единодушно осуждаем.
Очередь дошла и до меня.
— А что скажет наш новый чемпион? — спросил Батуринский с едва заметной издевкой. А, может, не издевкой. А, может, не едва.
Я с места отвечать не стал. Подошёл к председательскому столу и встал рядом с Батуриным. Он сидит, а я стою. Оба лицом к залу. С точки зрения тактики моя позиция сразу стала выгоднее — я значительно выше.
— Начну с поправки, Виктор Давыдович, — я форсировал «Ы» в отчестве Батуринского. — Я не новый чемпион. Если кто запамятовал, я стал чемпионом год назад, в Москве. Теперь я двукратный чемпион.