Разведка боем
Шрифт:
— Но они к нам приезжали. Не вся группа, а Маришка Вереш. В семидесятом.
— Правда?
— Её пригласили сняться в «Новогоднем Огоньке», была такая идея. Она, Маришка, должна была петь «Венеру» на пару с нашим пареньком лет шестнадцати. И слова — куплет на английском, куплет на русском. «Год встречаем с Огоньком, кто о чём, а я о том, что намедни подружилась с симпатичнейшим котом. Котяра! Полосатая котяра!» и так далее. Пародия не пародия, но вроде. Ну, Вереш, она и есть Вереш, а вот насчет паренька… Желающих было немало. Выбрали одного,
— А ты откуда знаешь?
— Знаю, — ответил я.
— А какая она, Вереш?
— Без грима? Девушка как девушка. Симпатичная.
— А волосы?
— Короткие. На сцене она в парике. То есть в париках, у нее разные были.
— И что, правда, еврейка?
— Не знаю. Отец цыган, а мать… ну, может быть. Я не спрашивал.
— А причём тут ты?
— Да и не причём, — я взял у Вити гитару, подстроил и мы спели «Чёрного ворона». Я и девочки. А остальные подтягивали в меру сил.
И так бы мы безмятежно и пели, глядя в небо, куда улетали искры костра на смену падавшим звездам, но тут по берегу протарахтел мотоцикл, и парень из каборановских сказал, что горит дом престарелых в Покровке. Кто может помочь, пусть едет туда. И помчался дальше.
Все вскочили, зашумели, а чего шуметь?
— Поднимаемся в лагерь, — сказала Лиса. — А вы, Ира и Витя, сначала костер залейте, и тоже поднимайтесь.
Подниматься недалеко, шагов двести. Но в горку. В двадцать лет — пустяк эта горка. Бегом-бегом, и мы в сердце лагеря. У машины, «Ведьмы». Нас трое, и ещё троих можем взять — до Покровки двенадцать километров. А с нами хотят все десять. И народ прибавляется.
— Стоп-стоп-стоп. Одеяла несите. Сколько есть, столько и несите, — это сказал я. — И бинты, зеленку, всё, что найдёте.
Принесли. Мы сели, вместилось даже не шестеро, а семеро. Но седьмого Лиса выгнала. В лагере есть ещё одна машина, ушастый «Запорожец», пусть поищут хозяина.
И мы поехали.
В Покровке мы не были ни разу. Но знали, где от шоссе отходит дорога на неё. Там, где указатель, там и отходит.
Мы и свернули — по указателю. Проехали немного и поняли — правильно едем. Зарево подсказало.
Мы остановились в ста метрах от пожара, ближе подъезжать не стали, чтобы не мешать пожарным. Три машины, водяные пушки, дым, гарь, и ещё запах… меня этот запах преследует во снах.
Мы выскочили из «Ведьмы» и побежали к людям. Старики и старушки стояли безучастно в сторонке, глядя на пламя. Даже сюда долетал жар, лицо горело, и руки, и всё тело, но тут же и кидало в дрожь, будто на морозе.
Ничего. Привычные мы.
Увели стариков подальше. Расстелили на земле одеяла и усадили на них. Одеялами же и накрыли — они были в рубахах, белых рубахах. Ну, если не приглядываться, белых.
И все молчали. Смотрели, редко моргая, и молчали, только одна старушка тихо заунывно говорила «война, война, война…»
Семнадцать человек. Им бы чаю тёплого, с сахаром.
Походили вокруг, посмотрели. Нет, больше никого. Других нет.
Подошёл пожарный из старших.
— Вы кто такие?
— Студенты мединститута. Из лагеря.
— А, молодцы. Вы присмотрите за стариками. Должны «скорые» подъехать, — и он вернулся к огню.
Я не знаток, но вижу, что дом престарелых сгорает подчистую. Пожарные не дают огню расползтись, и только.
Сама Покровка в полукилометре от дома престарелых, но пока никакой реакции не видно и не слышно. Послать людей, попросить чаю? Три-четыре чайника?
Но тут подъехал «Запорожец». Подмога. И, молодцы, привезли пятилитровую термофлягу чаю. И кружки.
То, что нужно.
И мы стали поить стариков. Некоторые брали кружки сами, некоторые пили с наших рук, а некоторых пришлось поить из ложки.
Поили.
Показалась «Скорая», местная, каборановская. Фельдшер выскочила, стала смотреть стариков. Мы уже их осмотрели, но пусть. Но никто в её помощи не нуждается. А нуждаются в эвакуации. Куда вот только? Решают. Хорошо, что не зима, не минус тридцать.
Стали подходить жители Покровки. Некоторые помочь, иные — посмотреть.
Чем тут поможешь? Кто-то пирожки принес, блины, кто-то вареной картошки, сальца, простокваши.
Мы кормили стариков. Понемножку. Чтобы отвлечь и занять. И себя тоже занять. Да и худые они, старики. Альцгеймер, он такой.
Наконец, подъехали автобусы. Большие, «ЛАЗ», три штуки. Куда столько?
Или…
В каждом автобусе — по пять сопровождающих. С большими сумками на плече, а на сумках — Красный Крест. Гражданская оборона? Не знаю.
Мы повели стариков в автобус. Десять человек в один, семь в другой. Хотели было забрать одеяла, но те вцепились в них, как в спасательные круги. Ну, ладно.
— А остальные где? Нам сказали, пятьдесят человек, — спросила меня старшая.
— Здесь все. Все, кого вывели из огня.
Она только кивнула.
Два автобуса уехали, один остался. На всякий случай.
Пожарные машины по очереди отъезжали к реке, набирали воду и возвращались — заливать огонь.
Я собрал оставшиеся одеяла с земли, побросал в багажник.
— Поехали назад. Мы здесь лишние.
Вернулись, когда начало светать.
Меня нашел комендант лагеря, из военных пенсионеров.
— Послушайте, я понимаю, не время, но… Одеял было двадцать пять, а вы вернули восемь.
— Всё верно. Семнадцать мы отдали старикам. То есть пострадавшим. Осталось восемь.
— Я материально ответственный. Давайте составим акт, и…
— Не нужно составлять акт, — я оторвал ярлычок от уцелевшего одеяла. — Пять рублей семьдесят четыре копейки, правильно?