Развилки новейшей истории России

Егор Гайдар, Анатолий Чубайс

Развилки новейшей истории России

И. Ясин. История из первых рук

В чем главное достоинство этой книги? Она ясно и про­сто объясняет, какие решения принимались в эти судьбонос­ные годы, на каких развилках истории возникала в них нуж­да, какими были ограничения, вынуждавшие действовать так, а не иначе, даже если это «иначе» гораздо больше нравилось авторам. Подчеркну всем нам известное обстоятельство: авто­ры — не историки, а именно те люди, которые вырабатывали и принимали эти судьбоносные

решения и взяли на себя всю полноту ответственности за них. Редкий случай в нашей исто­рии — они обладали всеми качествами, необходимыми для вы­полнения своей высокой миссии. В других случаях, каковых большинство, ответственнейшие решения с отдаленными по­следствиями принимались людьми, обладавшими весьма иска­женными представлениями о реальности и руководимыми со­мнительными, а нередко мелкими, корыстными интересами. Всякий раз подобные решения выводили страну на боковые, а то и тупиковые траектории развития, из которых потом надо было выбираться с потерями.

Книга разделена на главы, посвященные определенным периодам нашей истории XX века, из которых самый корот­кий всего два года (1992—1993) — тот, в котором работали они. Чубайс, правда, работал на госслужбе и позднее, до марта 1998 года, но это уже было другое время. Главные их сверше­ния относятся именно к 1992—1993 гг. И ни в какой другой период масштабность вызовов, встававших перед Россией в этом веке и требовавших немедленных ответов, не была столь плотной. Мне могут сказать — а война, а индустриали­зация? Да, тоже не слабо. Но все же в тех случаях в интеллек­туальном плане задачи, как мне кажется, были попроще.

Насколько я знаю, историки ныне делятся на концептуа­листов и позитивистов. Первые, опираясь на факты, строят теории, позволяющие, по их мнению, предсказывать буду­щее. Так, Маркс пришел к выводу, что капитализм в монопо­листической стадии уничтожает рыночную экономику и ведет к социалистическому, плановому хозяйству. Ленин и Сталин решили, что управление таким хозяйством должно строиться по типу крупной фабрики, и попытались реализовать эту схему в России. Их опыт вооружил позитивистов против подобных теорий и подтолкнул к выводу, что от них вообще надо отка­заться: факты, события, короткие связи между ними — и ника­ких гаданий.

Но человеческое стремление к пониманию дороги, кото­рая ведет в будущее, неистребимо. И в новейших попытках, я полагаю, будут строиться концепции, исходящие из ранее возникших институтов и анализа возможностей их трансфор­мации в складывающихся условиях. В качестве примера упомя­ну изданную Институтом Гайдара в 2011 году книгу Д. Норта, Дж. Уоллиса и Б. Вайнгаста «Насилие и социальные порядки». Современная либеральная демократия, или порядок открытого доступа в их терминологии, складывается как комплекс инсти­тутов вследствие стремления элит к снижению насилия. Идеи подтверждаются историческими примерами.

Подобно этому сходные идеи излагаются в книге Е. Гайда­ра и А. Чубайса. Только здесь берется за основу исторический материал, рассматриваются важнейшие развилки российской истории 1929—2009 гг. и показываются обстоятельства их про­хождения — выбор политических решений и последствия, включая институты, складывающиеся в результате. Результатом политических решений, принятых в конце 20-х годов — начале 30-х годов, стала советская планово-административная эконо­мика, нарастание кризиса которой привело к развилкам 90-х. Решения 1992—1993 гг. привели к созданию в России рыночной экономики, ставшей новым этапом в развитии страны.

Приведу пример из самой книги — либерализа­ция цен. Критики утверждают, что она была проведена в угоду либеральной схеме, «вашингтонскому конценсусу» и нанесла большой урон стране. Реальная ситуация в стране была такова, что запасов зерна в крупных городах было до февраля—марта 1992 г., а урожай в России начинают собирать с июля. Валюты для закупки продовольствия не было. Денежное обращение было разлажено за последние годы, а после путча ГКЧП ряд ре­спублик, объявивших о своей независимости, продолжали эми­тировать рубли без разрешения Центрального банка. Но зерно

в стране было. Развилка состояла в решении двух вопросов:

1. Силой отобрать у колхозов хлеб, сохранив государ­ственные цены, или либерализовать цены, сделав выгодной продажу хлеба государству. Надо добавить к этому, что силы у правительства было немного, а желание применить ее (как у большевиков в 1919 году) — еще меньше.

2. Ввиду разлаженности денежного обращения укрепить его, ввести национальную валюту и до осуществления этих мер отложить либерализацию, чтобы не допустить высокой инфля­ции; или либерализовать цены как можно скорее, а затем пред­принимать меры по финансовой стабилизации.

Особого выбора не было. Цены были либерализованы со 2 января 1992 года. За это пришлось заплатить высокую плату в виде инфляции, достигшей 2600%. Только в марте уда­лось ввести корреспондентские счета для центральных бан­ков союзных республик, оформляя их эмиссию как техниче­ские кредиты. Национальная валюта была введена в августе 1993 года. Но что важно: либерализация цен и внешней торгов­ли вместе с введением свободы внутренней торговли в России, во-первых, сняли остроту товарного дефицита. А во-вторых, у нас появился важнейший институт рыночной экономики — свободные цены. Другие необходимые комплементарные ин­ституты стали пристраиваться чуть позднее.

Уже много позже, в 2010 году, я имел случай спросить Лешека Бальцеровича, автора польских рыночных реформ, знал ли он о вашингтонском конценсусе в 1990 году. Он ответил, что не знал.

Я не собираюсь в предисловии пересказывать содержание книги. Описанный эпизод — один из самых ярких и поучи­тельных в том коротком отрезке времени, в котором сосредо­точились и самые значимые события, и главные дела авторов. За короткий период, где-то около 500 дней, в России были соз­даны институциональные основы рыночной экономики. Я го­ворю об этом с уверенностью, потому что к середине 1993 года уже была пройдена большая часть пути массовой приватиза­ции — важнейшего дела А. Б. Чубайса. Другое его важнейшее дело — финансовая стабилизация — осуществлялось уже в сле­дующий период — 1995—1997 гг. Но она уже в меньшей степени включала формирование институтов рыночной экономики. Но в итоге либерализация, приватизация и финансовая стаби­лизация образовали ее жизнеспособное ядро. И это важнейшая заслуга двух замечательных людей, написавших данную книгу. Тем, кто до сих пор считает их виновниками чуть ли не всех бед нашей страны, надо ее прочитать. Хорошо бы при этом за­думаться, что непосредственные впечатления и легковесные суждения иной раз должны уступать место взвешенным раз­мышлениям — в частности, о том, что подлинная роль важней­ших политических решений обычно осуществляется не немед­ленно, а через долгое время и постепенно. Расцвет российской рыночной экономики еще впереди, я в это верю.

Чем дальше идет изложение во времени, тем менее значи­мые события оно отражает и тем ближе оно к нашему сегодня. А это значит, что все большее влияние на него оказывает поли­тическая злоба дня. С 1999 года прямого участия в определении государственной политики авторы уже не принимали. Их суж­дения по-прежнему чрезвычайно интересны, но все больше вопросов, по которым с ними хочется поспорить. Авторы пи­шут о развилках, перед которыми оказалось новое руководство страны после ухода Б. Н. Ельцина: 1) реализовать экономиче­ские реформы, выработанные для его второго президентства и не воплощенные в жизнь, или отказаться от них; 2) созда­вать после завершения трансформационного кризиса и пере­хода к восстановительному росту инструменты, позволяющие решать финансовые проблемы при неблагоприятной конъюн­ктуре, или бросить все средства, поступающие от быстрого ро­ста нефтяных цен, на решение текущих задач. Третья развилка, о которой они пишут, — договоренность или конфликт между государством и крупным бизнесом, проблема, которой при­шлось заниматься А. Б. Чубайсу с 1997 года, со времени его вто­рого прихода в правительство. Здесь эта проблема подается как «победа при Связьинвесте», тогда как это был только выигрыш одного сражения в начинающейся ­войне.